Половодье. Книга первая

Батюшка опрометью кинулся из церкви, а Семен матюкнулся ему вслед под осуждающие взгляды прихожан.

Петруха устроил Семену головомойку за такое разъяснение. А отец Игнатий в тот же день уехал восвояси и больше никогда не заглядывал в Покровское, которое опять осталось без священника.

После этого личность адмирала Колчака стала популярной в селе. Правда, на первых порах ее вспоминали не иначе, как в связи с выходкой Волошенко. Но через некоторое время о верховном правителе заговорили более обстоятельно.

34

Макар Артемьевич не был злопамятным. Если ему причиняли обиду, он мог вспылить, наговорить обидчику бог знает чего, изничтожить человека словами. И тут же обо всем забыть. Только один раз в жизни, еще в молодости, когда его понапрасну обвинили в краже казенного леса, целую неделю дулся на лесничего. Потом спохватился, махнул на все рукой и вместе с Домной тайком уехал ночью в бор. Привезли два воза бревен. «Теперь если и говорить станут, так не зря», — решил он. От обиды не осталось и следа.

Так было и со Свиридом Солодовым. Вскипел поначалу Завгородний, уязвленный Свиридовым отказом в самое сердце. Шутка ли сказать: не захотел породниться! Все высказал ему Макар Артемьевич, никакого зла впрок не оставив.

И все-таки спустя много дней он упрекнул Солодовых. Конечно, в этом виноват и сам Свирид. Промолчи он, и ничего б не произошло.

Случилось это на свадьбе. Когда за столом стало шумно, захмелевший Свирид наклонился к Макару и сказал:

— Я ведь мог и не отдать вам Любку.

— Ну, и что? — с ледяным спокойствием проговорил тот. А в душе поднималась буря.

— А ничего..: Не отдал бы и все.

— Выходит, что ты нам милость великую сделал? Да ты сам-то кто? Кацап косопузый… Чем кичишься? Тем, что наплодил их и моришь голодом? Любка, может, у нас только и наелась в первый раз! А справу ты какую ей дал? — разошелся Завгородний. — Подумаешь, честь для нас — такая родня! Пристал, как к зипуну бобровый ворот!

Домна дернула за рукав мужа. Заставила замолчать. Она же успокоила и Свирида, который собирался уйти домой. Увлеченные своими разговорами, гости не заметили, как разгорелся и как вдруг стих скандал.

Однако родители молодых снова стали недругами. Свирид ругал себя и Пелагею за проявленную слабость.

— Не надо было отдавать, да ты все ревела! Сбила меня, дурака, с толку. Теперь вот близок локоть, да не укусишь. Обратно Любку к себе не возьмешь, — ворчал он. — Замучат ее Завгородние одними попреками.

— Макар тебе по пьянке брякнул, — оправдывалась Пелагея.

— Что ты понимаешь! По пьянке… Да хоть и по пьянке! Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Сами мы сгубили жизнь Любке. Сами, забодай тебя комар!

Иногда Любка приходила проведать родителей. Озабоченная, устало опускалась на лавку. Боялась взглянуть в отцовы глаза.

— Как живешь, доченька? — вздыхала Пелагея.

— Хорошо, мама. Спасибо, — всякий раз отвечала она.

Но однажды Любка разрыдалась. Упала головой на колени к матери и всю боль слезами вылила. Ладно еще, что не было в избе Свирида.

— Так и чуяло мое сердце, что худо тебе у Завгородних, — заголосила Пелагея. — Доченька ты моя милая.

— Свекровке угодить не могу. Что ни сделаю, все не так.

— А Роман что?

— При нем она сдерживается. Молчит. Не знает он.

— А ты скажи. Мол, так и так. Кто ж тебя еще защитит, если не муж?

— Нет, мама! Что ты! Разве можно?.. Потом навсегда с нею расскандалимся. Да и Роман ее любит. И ни за что не обидит.

— Да как же быть-то? Может, мне самой поговорить с Домной?

— Не надо, мама! Это еще хуже. Ведь она тебя не послушает. Уж буду угождать. Авось, да и смилостивится, — отвечала Любка.

Обида, о которой позабыл Макар Артемьевич, не давала покоя Домне. К ней, к этой обиде, примешивалось другое мучительное чувство. Мать видела, как сын все больше отходит от нее. Знала: не удержишь его. И злилась на ту, которая забрала у Домны сыновнюю любовь и ласку. Прежде Роман относился к матери с нежностью. Всегда у него находилось для Домны доброе слово. А теперь словно не замечал ее. Все для него — в одной Любке.

Первый раз свекровка обидела Любку вскорости после свадьбы. Вечером Любка подоила коров и цедила на столе молоко. Волновалась, стараясь все сделать быстро, не оплошать. Через открытую дверь горницы Домна следила за каждым ее движением.

И вдруг рука сорвалась, ведро качнулось, и с полстакана молока пролилось на клеенку. Сконфуженная Любка потянулась к шестку за тряпкой.

— Недотепа!.. И этого не сделаешь, как люди! — зло проговорила Домна, отстранив невестку от стола.

Назавтра Любка проснулась раньше всех. Растопила печь и принялась чистить картошку. Однако взяла не тот нож.

Свекровка не поленилась слезть с печи. С силой выхватила нож из Любкиных рук, бросила ей другой. Проворчала:

— Солодовская порода! — и, прежде чем Любка поняла свою ошибку, опять оказалась на печи, за ситцевой занавеской.

Попреки следовали один за другим. То невестка не так убрала постель, то не так вымыла посуду. Ко всему придиралась свекровка.