Половодье. Книга первая

Их отношения не могли долго быть незамеченными. Как-то Макар Артемьевич нечаянно подслушал, как выговаривала невестке Домна, и вызвал жену на улицу.

— Ты ее не трожь! Она тебе ничего плохого не сделала. Не будь собакой цепной, Домна! — сердито сказал он.

— А ты не лезь поперед батька в пекло! — оборвала мужа Домна. — Без тебя разберусь!

— Не дам измываться над Любкой! Так и знай!

— Чего ж ее в зад целовать? Га? Недотепа!..

Так ни до чего и не дотолковались, но с этой поры Макар Артемьевич старался не оставлять их вдвоем. Как ни своенравна Домна, а сдерживала себя.

Узнал о Любкином горе и Яков. С матерью говорить не стал, а решил рассказать Роману. Пусть сам поступает, как бог на душу положит. Не Яково дело вмешиваться в это. У него — своя семья.

Роман вышел давать скоту корм. Яков тоже набросил на плечи полушубок и поспешил за ним.

— Помочь тебе? — спросил брата, нырнув в сенник.

— Сам управлюсь. Не тяжела работа, — улыбнулся Роман, поднимая навильник сена.

— Ты ничего не знаешь?

— А что? — насторожился Роман.

— Люба твоя что-то не в себе.

— По дому скучает. Оно и понятно: не привыкла у нас.

— Если б одно это!.. Слепой ты, Рома. Нельзя так!

— Ты о чем? — Роман опустил вилы и круто повернулся к брату. Заметил в глазах Якова тревогу. — Ну?!

— Мама-то житья ей не дает. К каждому пустяку прицепляется.

— Ты вправду?..

— Вправду, — кивнул Яков.

— Ладно, — медленно проговорил Роман, снова приступая к работе.

А ночью, когда все уже спали, он спросил у Любки:

— Мама тебя не обижает?

— Нет, — поспешно ответила она.

— Ты не скрывай! — Роман ласково коснулся щекой ее щеки. — Говори.

— Дурной ты! И всеми-то я довольна! А ты у меня самый хороший! — горячо прошептала Любка, прильнув к нему всем телом.

Роман немного успокоился. Однако теперь стал внимательнее следить за матерью и женой. Однажды он увидел, как обожгли Любку колючие глаза Домны. Затем слышал обрывок разговора. Ярость кипела в нем, но терпел. Надеялся, что мать образумится.

В клуне всей семьей молотили пшеницу. Мука была на исходе, размалывать тоже нечего: заскребли сусеки, а очередь на молотилку кредитного товарищества никак не подходила. Пришлось взяться за цепы. На эту работу Домна поставила сыновей с их женами. А сама у открытых ворот, на ветру провеивала зерно. Ей помогал Макар Артемьевич. Он смахивал метелкой мякину с дерюги, на которой вырастал ворошок чистой пшеницы.

Все были серыми от пыли. Полынная горечь оседала во рту, першило в горле.

— Встань поближе к воротам, — сказал Роман жене. — Задохнулась тут.

— Ничего не сделается с нею. Пусть привыкает, — отозвалась Домна.

— Я, мама, привычная, — покорно ответила Любка.

Обмолотили один ряд снопов, сгребли зерно в кучу. Роман и Яков полезли на кладь. Невестки принимали от них снопы, развязывали и расстилали по утрамбованной земле. Любка работала споро, но чем-то не угодила Домне, и та резко оттолкнула ее. И бросила какое-то обидное слово. Какое — Роман не расслышал. У него помутилось в глазах, будто кто-то набросил на них темную, густую сетку. Боль обожгла сердце, ударила в мозг.

В одно мгновение Роман оказался внизу, выдернул из жерди топор и с перекошенным, белым лицом кинулся к матери. И уже над ее головой тускло блеснула сталь, как раздался раздирающий душу крик Якова:

— Роман!!

Роман вздрогнул от этого крика и как-то сразу обвис. Топор мягко ткнулся в землю. Яков подобрал его и забросил в дальний угол.

— Эх, ты, Роман! — гневно проговорил брат. Его трясло, как в лихорадке.

Домна, бледная, с округленными от ужаса глазами, стояла посреди клуни. Рядом с нею застыла Любка. Из закушенной ее губы сочилась и стекала на подбородок кровь.

— Руби, сынку. Кончай… — сказала, наконец, мать.

— Да тебе так и надо! — ошалев от только что пережитого, гаркнул Макар Артемьевич. — Ахни ее, Ромка, сучку поганую!..

Роман, ссутулясь, боком вышел за ворота и медленно зашагал к дому. Отец взглянул на Якова, кивнул. Яков понял Макара Артемьевича, побежал за Романом.

— Так тебе и надо! — отчитывал Макар жену.

Домна вдруг порывисто прижала к себе Любку и стала с неистовством целовать ее в запыленное лицо, в тужурку, в платок.

— Прости меня, дочка… Прости! — задыхаясь, говорила она.

Первым, глядя на них, заплакал Макар Артемьевич. Вслед за ним заревела Варвара, затем — Любка и Домна. Ненависть уступала место любви.

35

Ночью у Романа приключился жар. Как маков цвет, полыхало лицо. Трудно дышал, захватывая воздух запекшимися губами. Вспоминал в бреду объездчиков, Марышкина, Касатика, звал мать и жену.

— Тут я, сынку, — подправляя под ним подушки, чужим голосом отзывалась Домна. — Тут, сынку…

Любка стояла у Романовых ног босая, со стаканом воды. В уголках глаз дрожали горошины слез. Домна поворачивалась к ней, мочила край полотенца в стакане и вытирала лоб и щеки сына.

Роман никого не узнавал. Вскакивал. И тогда мать сильными, цепкими руками обхватывала его горячее тело и снова укладывала на постель.

Яков сбегал за фельдшером. Семен Кузьмич скоро разделся в передней, достал из чемоданчика какой-то инструмент.