Половодье. Книга первая

— Ну, слава богу, так и слава богу. Дома-то получше будет. Одна сваха чужую сторону хвалит, — Макар Артемьевич озабоченно покучерявил пятерней бороду. — Мать у нас нынче больно сердитая. Не понимает она этого самого. А я толкую ей: почешут языки и перестанут. Собака лает — ветер носит.

— О чем ты, тятя? — Роман решил выручить отца из трудного положения. Туго давалось Макару Артемьевичу объяснение с сыном по такому щекотливому вопросу, как любовь.

— По селу о тебе молва идет недобрая. Вроде, как ты потрогал Пантелея Михеева дочку.

— Чужой рот не свои ворота, не закроешь, — спокойно проговорил Роман.

— Понапрасну связался с нею. Будто девок степенных нет.

— Как связался, так и развяжусь.

— Ну, вот. Мы и пошабашили. Присматривайся к другой. Какая приглянется, туда и сватов пошлем. Своей воли навязывать не станем.

Роман вспомнил о Любке. Если такую бы в жены! Может, Любка и есть его судьба? Несмелая, нецелованная. Взять бы на руки да принести к отцу с матерью: вот она, невеста моя!

А Нюрка, что паутина осенняя. Опутала она Романа, да и сама запуталась. Не радость привела к омуту.

В тот же день Макар Артемьевич передал жене свой разговор с сыном. Передал в самом выгодном для себя свете и, разумеется, кое-что прибавил:

— Я круто обошелся. Говорю: не балуй, не наводи на всю семью дурной славы, что на внуках отзовется. И на Нюрку запрет наложил. Хватит, мол, путаться, сукин кот!

Домна осталась довольна мужем. Он сказал Роману все, что полагается. А там видно будет: шила в мешке не утаишь.

Сплетни о Романе и Нюрке еще долго ходили по селу, ровно до того дня, когда горел от выпитой самогонки и только чудом остался в живых Николай Ерин — чудом или дьявольскими заговорами бабки Лопатенчихи.

А за дедом Гузырем после случая на озере навсегда укрепилась кличка Спаситель, которая, кстати сказать, пришлась ему по душе.

12

Солнце клонилось к закату, когда Терентий Ливкин вышел к камышам Углового озера. Сегодня мельницу ставят на ремонт котлов, и механик отпросился поохотиться в последний раз перед горячей работой.

— Сходи уж. Потешь себя. Тут, поди, племянник с машиной управится, — сказал мельник. — Только чтоб с завтрева — за дело. Недосуг нам отмешкиваться. Каждый день простоя обходится недешево. Сам должен того… понимать.

Над озером стояла тишина. Только временами где-то в зарослях рогозы раздавался рыбий всплеск или пролетал верткий кулик. А вот тоскливо вскрикнула чайка, и вопль ее отчетливо прокатился над водной гладью и замер в прибрежных кустах.

Вслушивался Терентий в этот покой природы и думал о своей жизни. Прошло уже полгода, как он приехал в Сибирь. Целых полгода! На Западе полыхает гражданская война, а здесь во всем старые порядки, будто революции и не было. Задавили революцию белые и чехи. В какую-то неделю пала в Сибири неокрепшая советская власть. Растоптали враги ее первые ростки. В жестоких боях наголову разбиты красные отряды.

Чехословацкий мятеж застал Терентия Ливкина во Вспольске, где он работал в продовольственной комиссии Совдепа. И горячее ж это было время! Центральные губернии России голодовали, и Вспольск посылал туда хлебные составы, мясо, масло. За тем и командировал в Сибирь Ливкина Петроградский Совдеп, чтоб организовать отправку продуктов на запад.

В ту майскую ночь шло очередное заседание комиссии. Много курили, много спорили. Съехавшиеся из деревень представители Совдепа говорили о трудностях с заготовками продовольствия. В душе им верили, но Республике нужен был хлеб, и потому увеличивались задания и сокращались сроки.

Заседание заканчивалось. Гасла на зеленом сукне стола керосиновая лампа, кое-кто уже клевал носом — бессонные ночи давали себя знать. И вдруг — телефонный звонок.

А минуту спустя Ливкин видел перед собой напряженные, суровые лица. В наступившей тяжелой тишине сухо звучал его голос:

— Товарищи! Звонил председатель Совдепа. Только что получена телеграмма: Челябинск, Ново-Николаевск и Мариинск заняты войсками мятежного чехословацкого корпуса. Чехи восстали против советской власти. Их обманули свои офицеры и белогвардейцы. И сейчас по всей линии Сибирской железной дороги льется рабочая и крестьянская кровь.

Люди взволновались, загудели.

— …Спокойно, товарищи! Все — к оружию! Все — на защиту Вспольска!

На мглистом рассвете собирались дружины. У станции и на окраинах города рыли окопы.

Но было уже поздно. Вражеские цепи окружили Вспольск. И тогда дружинники прорвали кольцо белых и рассыпались по деревням, ушли в подполье…

В согре, что далеко вклинивается в озеро, хрустнул валежник. Ливкин обернулся и увидел выходящего из кустов парня лет двадцати пяти, в гимнастерке, перетянутой солдатским брезентовым ремнем. У парня — добрые, задумчивые глаза, сросшиеся у переносицы брови и над верхней губой ежик подстриженных усов. Походка у него вразвалку, как у флотских, хотя служил и воевал Никифор Зацепа в саперном батальоне.

«С виду на тюленя похож, а горяч. Ох, и горяч!» — подумал о нем Ливкин.

— Мы боялись, что уж не придешь, — проговорил Никифор, поздоровавшись. — Давно поджидаем тут.

— Что нового? — спросил Терентий.