Половодье. Книга первая

Раненый заговорил. Или это показалось Роману? Может, надо чего бедняге?

— Что, браток? А?

— Звезды-то… ишь какие светлые. Красиво.

— Ага, — согласился Роман, обернувшись. В темноте нельзя было понять, бредит ли раненый или находится в сознании. Скорее всего бредит.

— Вот такие же звезды и у нас… Только небо не черное, а темно-синее. Бархатное.

— Где это? — Роман удивился, что раненый вдруг заговорил, бог знает о чем. Ему, может, и жить-то осталось всего ничего, а он о красоте толкует. Ну, и мужик!

— На Балтике. Ты не бывал, браток, в Кронштадте? Или в Питере?

— Не бывал. Да ты молчи, друг! Хуже эдак-то…

Около полуночи Роман сдал доверенного ему человека на руки бабке Лопатенчихе. Вместе с Гузырем внесли его в избу и уложили на деревянной кровати, накрытой стеганым одеялом.

— Флот-скай! — снимая с раненого тяжелые сапоги, определил дед. — Опять же флотские различие имеют. Есть батарейцы береговые. А, значится, те, что по морям плавают, поосанистее и похрабрей будут.

— Хватит тебе, неугомоннай! — прицыкнула на деда Лопатенчиха. — Пусть отдыхает. Не шуми.

— На том свете, бабушка… отдыхать будем, — криво улыбнулся раненый.

— Да ты, паря, молодцом глядишь, забубенная голова! Эт разлюбезное дело, когда так… — снова заговорил Гузырь. — Звать-то как тебя?

— Проней. А больше Касатиком.

— Касатиком?

— Да. Братва так окрестила.

— Эт птичку зовут касатиком.

— И рыба есть. К-х! К-х! — закашлял матрос.

Роман попрощался. Дед проводил его за ворота, пригласил заходить, когда вздумается.

— Ты, Ромка — заноза-парень! Варначина, якорь тебя! Не обходи деда. Заглядывай… На рыбалку вместях пойдем.

— Ладно. Тебя, дедушка, не миную.

Дома Романа потеряли. Сперва думали, что на гульбище потихоньку удрал. А потом увидели, что и Гнедка нет с телегой, встревожились. Не пришла ли ему в голову дурость какая — о поездке ни словом не обмолвился, даже Якову не сказал.

Острее всех переживала Домна. Она набросила на голову платок и, как одержимая, кинулась по соседям. У всех спрашивала, не заприметили ли, куда поехал Роман. И везде слышала один ответ. Никто не видел Романа на подводе. Как сквозь землю провалился!

Едва сын подкатил к ограде, Домна напустилась на него:

— Чтоб ты пропал. Уж мараковали, что за красными увязался, черта твоей матери!

— Я тут в одно место… На Борисовку. Далеко пешком… — оправдывался он, раздеваясь.

Когда Роман подошел поближе к лампе, Яков заметил кровь на правом рукаве Романовой рубашки, переменился в лице и в упор спросил:

— Кого?

— Что?

— Кого убил, Ромка?

— Да ты с ума сошел, что ли! — вскипел брат.

— Посмотри на свой локоть!

Домна хватилась за сердце. Ойкнула. В изнеможении опустилась на кровать.

— Мама! — кинулся Роман к ней. — Вот честное слово!..

— Ты сдурел, Яков! Чего панику поднял? — Макар Артемьевич обжег глазами старшего сына.

— Да я ничего, — возразил Яков. — А что за беда? Ежели кого хлопнул из объездчиков, так только спасибо скажу.

— Кого? — повторила вопрос Домна.

— Якова! Его убью, чтоб не травил попусту!

Братья сошлись лицом к лицу. У Якова на висках вздулись синеватые змейки жил.

— Будет, Роман! У меня тож может не хватить терпежу. А если не виноват, так и отвечай. Мы своя семья, — с расстановкой проговорил он.

— Ну, вас всех! — махнул рукою Роман и кинулся в горницу.

— Ты не хоронись, коли мать спрашивает! — твердо произнесла уже овладевшая собой Домна.

— Малость подрался. Ударил одного пьяного… локтем по носу, — снова солгал Роман. — Вот и запачкал.

— Брешешь! — не отступалась мать.

— Да сами узнаете. Коли убил, хоронить понесут. Убийцу искать будут. А я прятаться не стану. Ничего плохого не сделал. — Роман опять вышел в переднюю и спокойно добавил: — И не трезвонь, Яков, насчет драки. Скажут еще: связался с пьянчугой.

— Нужен ты мне! — всердцах бросил брат.

Домна плохо спала в эту ночь.

37

К мясоедовскому дому подступились мужики. Расселись прямо на земле, в тени склонившейся до долу вербы. Представительный Никита Бондарь вызвал хозяина.

— Милости прошу! — накидывая на нос очки, проговорил с крыльца фельдшер.

— Нас много тут.

— Много? По какому, собственно, делу?

— С квартирантом твоим говорить желаим, — переминался с ноги на ногу Бондарь. — Учитель нас натакал сюда. Дескать, шибко ученый постоялец Семена Кузьмича.

— Хорошо. Я скажу. Однако Геннадий Евгеньевич сейчас обедает.

— А мы обождем, — многозначительно проговорил Никита.

— Обождем! — поддержали с улицы.

И в ту же минуту из полумрака сеней выступила плечистая фигура Рязанова. Постоялец был одет в светло-голубую толстовку с большими карманами. Добродушным любопытством светились глаза.

— Ко мне? — вопросительно изогнулись мохнатые брови.

— Потолковать бы надо…

В легкой усмешке дрогнули уголки рязановских губ. И недоверчивый Бондарь почувствовал вдруг расположение к этому чужому человеку.

— Мужики беспокойство оказывают. Темный мы народ. Ежели чего, так и невдомек, — объяснил Никита.