Польша и Россия. За что мы не любим друг друга

Прибыв в Лондон, Герцен сблизился с членами Польского демократического общества (группа дворян-эмигрантов). На средства Герцена и Огарева в одном и том же доме с мая 1853 г. по декабрь 1854 г. функционировали две «вольные типографии» – русская и польская.

20 июля 1853 г. Герцен пишет статью с характерным названием «Поляки прощают нас», вышедшую отдельной брошюрой и перепечатанную в декабре 1853 г. в двух парижских газетах – как-никак шла Крымская война.

В 1854 г. Герцен писал: «Освобождение Польши – половина освобождения России. Свободная Варшава – смерть для имперского Петербурга».

На революцию 1861 г. Герцен ответил статьей «Vivat Polonia!», перепечатанной во многих европейских газетах.

Однако постепенно издатель «Колокола» стал понимать, что целью польских панов были не социальные перемены, а захват Кресов и порабощение живших там хлопов. В итоге 29 апреля 1867 г. он признает, что поддержка поляков в 1861–1863 гг. «Колоколом» была «колоссальной ошибкой». Теперь он убежден «в совершенной неспособности, опасности, тупости этой доблестной и глупой нации», из-за которой он и Огарев «сгубили свое положение»[206].

В советское время широко рекламировалось участие в восстании 1861–1863 гг. офицерских организаций в русской армии. Однако на деле подавляющее большинство этих офицеров были этническими поляками. Хотя по своим названиям эти тайные организации могли сойти за русские: «Комитет русских офицеров» и «Земля и воля». Вот текст прокламации «Земли и воли»: «Офицеры и солдаты русской армии, не обагряйте рук своих польской кровью, не покрывайте никогда неизгладимым позором чести и правоты русского народа! Вместо того чтобы позорить себя преступным избиением поляков, выйдите из Польши, возвратившей похищенную свободу, и идите к вам, в свое отечество, освобождайте его от виновников всех народных бедствий – императорского правительства».

Как видим, текст убогий. Мог ли он заставить изменить присяге русского солдата или офицера?

Как хороша фраза: «Идите к вам, в свое отечество». Угадайте с трех раз национальность автора прокламации.

Шло время. В конце XIX века фрондирующего барина а-ля князюшка Вяземский сменил рафинированный интеллигент. Он так же, как и Петр Андреевич, мало смыслил в истории и политике, но считал хорошим тоном похлопывать по плечам русофобов, что малороссийских, что польских, что кавказских.

Типичный пример полонофильских настроений русской интеллигенции приведен в послесловии к воспоминаниям профессора Петербургского университета Николая Герасимовича Устрялова его сыном Федором: «Я помню один из рассказов отца, как на экзамене по русской истории один из студентов взял билет и, весь бледный, подошел к столу.

– Какой у вас билет? – спросил отец.

– Присоединение Польши, – ответил студент, – но я отвечать не стану.

– Отчего?

– Оттого, что я – поляк.

– В таком случае возьмите другой билет, – хладнокровно заметил мой отец, – и расскажите его.

Студент взял другой билет, ответил отлично и к величайшей своей радости получил высший балл – пять. Этот случай надолго остался в памяти университетской молодежи»[207].

Давайте представим, что студент – уроженец Великого Новгорода – отказался бы отвечать на вопрос «Присоединение Новгорода» или татарин – о взятии Казани. Нетрудно догадаться, что господин Устрялов поставил бы новгородцу и казанцу по «неуду», а перед поляком можно и раскланяться.

После войны 1920 г. полонофилы в СССР попритихли. Правда, советские ученые уверяли, что суть мировой истории – это классовая борьба, и всячески затемняли конфликты между поляками и русскими.

Волна полонофилии в СССР поднялась после ХХ съезда КПСС и последующих разоблачений «культа личности Сталина».

Волнения в Польше в 1956 г. были восприняты антисоветски настроенной частью интеллигенции как манна небесная. Ведь в своей стране они были одиночками. Спросите любого старика, и он вам скажет, что в 1953–1983 гг. человека, вышедшего на улицу провинциального города с антисоветским плакатом, немедленно начали бы бить случайные прохожие. И громче всех «Милиция!» кричал бы сам диссидент.

А тут целый народ испытывает те же чувства к «большевистскому режиму», как тут не возлюбить правдолюбивых и вольнолюбивых панов!

Борис Пустынцев говорил: «Это было невероятно интересно. Практически мы знали, стремились знать все о тех событиях, пристально следили за ними. Это казалось началом трансформации большевистского режима. Польша всегда была оплотом оппозиции русскому режиму: и до большевизма, и после. Сравнительно большая страна с развитой культурой, не Болгария и не Венгрия по масштабу, такой перекресток Европы – Восток – Запад…