В то время как растерянная Мария сопротивлялась им из последних сил, вошел ее муж, не подозревавший о том, что произошло в Блони. Узнав, что его жена из ложной гордости или скромности отказывается ехать на бал, где будут присутствовать все «сливки общества», он тоже принялся уговаривать Марию. Вельможи в этой забавной ситуации едва сдерживали свои улыбки.
– Император будет восхищен, увидев столь прелестную польку!
Тем временем, граф Валевский заявил, что робость его молодой жены смешна и происходит просто от непривычки к высшему обществу. Он уже не просил, он приказывал. И тогда Марии пришлось уступить. Да, она согласилась поехать на бал, но при этом она поставила одно условие: так как все дамы уже представлены, то пусть ее не представляют персонально, ибо это смутит ее еще больше и не позволит выглядеть, как подобает.
На балу Мария Валевская очень волновалась. Увидев ее, Наполеон остановился и сказал князю Понятовскому, с недавних пор ставшему наполеоновским генералом, чтобы тот подозвал ее. Приказ был тут же выполнен, и Мария открытым текстом заявила ему, что она лично и все ее соотечественники стремятся к восстановлению Польши в прежних границах и уверены, что, сокрушив своих врагов, именно Наполеон наденет польскую корону.
– Легко сказать, – ответил император, – но если вы будете вести себя, как подобает, я подумаю над этим проектом всерьез.
На другой день Наполеон сразу же после завтрака поручил Дюроку отправить кого-либо из поляков с визитом к мадам Валевской, чтобы выразить ей свое почтение, передать его пожелание видеть ее у себя, а также записку. В ней Наполеон писал:
Мария не привыкла к подобного рода любовным откровениям и почувствовала себя оскорбленной. Она никак не могла понять, почему этот человек, совершенно для нее чужой, прислал ей подобного рода записку, а потому решила, что он, возможно, упиваясь своим величием, просто потерял голову. Ведь слава – это всепожирающий огонь, она может сделать человека капризным и уверенным во вседозволенности…
Вскоре от Наполеона пришло новое послание:
Сентиментальность не была типична для Наполеона. И слова о влечении, которое разгорается с каждым часом, а также о разрушенном покое и бедном сердце, готовом кого-то боготворить, – это были слова явно не из его повседневного лексикона.
По свидетельству камердинера Констана, то, что молодая графиня не ответила Наполеону, «еще больше распалило его любовь, так как он не привык к подобному».
Он, который никогда с тех пор, как стал императором, не писал женщинам сентиментальных писем, пишет теперь графине Валевской слова, которые если и не содержат в себе выражений безграничной нежности, как в любовных письмах Жозефине, то, во всяком случае, делают честь Наполеону, всесильному императору.
И тогда император пошел на хитрость и нанес удар по самому уязвимому месту. Он пообещал нечто большее, чем любовь. Он намекнул, что ответ Марии может повлиять на его заинтересованность в освобождении Польши…
И кончилось все это свиданием, на котором Наполеон заявил:
– В жизни бывают такие моменты, когда чрезмерная власть тяготит, когда высокое положение мешает быть счастливым, и это я испытываю теперь. Как удовлетворить порывы сердца, которое хотело бы вырваться из груди и кинуться к вашим ногам, но которое удерживает тяжесть высших соображений, парализующая самые горячие желания? О, если бы вы захотели!.. Малейшее желание ваше будет исполнено. Судьба вашего отечества будет мне дороже, если вы сжалитесь над моим бедным сердцем.