В ту пору, как мы уже неоднократно говорили, Польша давно прекратила свое существование. В результате, многие польские патриоты предпочли эмиграцию, а остальные смирились. Но наступил 1807 год, и ситуация в расчлененной на три части стране коренным образом изменилась.
Царившее среди поляков безумие великолепно описал поэт Адам Мицкевич:
Сама Мария, рассказывая о дне, круто изменившем всю ее жизнь, употребит потом слова «лихорадка нетерпения».
По сути, Мария Валевская совершила выдающийся поступок во имя любимой Польши. А потом она увлеклась. И Наполеон тоже увлекся.
Что же касается Юзефа Понятовского, то поначалу Наполеон испытывал к нему недоверие. Первой ролью, в которой Понятовский послужил Наполеону, была не вполне благовидная роль сводника (надо же называть вещи своими именами). Но при этом он был еще и одним из руководителей польского освободительного движения, и в увлечении Наполеона он увидел исключительный шанс для своей родины. И его «лояльность», в конце концов, произвела благоприятное впечатление на императора.
Едва до польских патриотов дошло, что графиня Валевская все же уступила натиску Наполеона, их, как уже говорилось, захлестнула еще большая волна энтузиазма. Одна лишь злоязычная Анна Потоцкая придерживалась иного мнения.
Мы были все очень огорчены, что женщина нашего общества проявила столько легкомыслия и защищалась так же слабо, как крепость Ульм[8]
.Читая подобные «откровения», невольно соглашаешься с Жаном-Батистом Массильоном, говорившим, что «язык завистника пачкает все, до чего бы он ни прикасался».
А тем временем наступил «апогей любовной идиллии»: Мария забеременела и призналась Наполеону, что скоро станет матерью. Матерью его ребенка!
По желанию императора, это было официально подтверждено первым императорским медиком Жаном-Николя Корвисаром. По словам Мариана Брандыса, «это самое что ни есть женское достижение Марии станет одновременно ее первым политическим свершением, которое повлечет за собой ощутимые последствия общеевропейского значения. Но они не принесут проку ни самой Марии, ни ее родине».
Дело в том, что Наполеон, не имея долгое время своих детей, не мог успокоить себя иллюзией бессмертия через потомство, теперь же его счастью не было границ. Теперь он окружил Марию еще большими заботами и попечениями, всеми, какие только может изобрести истинная любовь. Теперь он любил ее еще больше, еще горячее, чем прежде.
Беременность Валевской стала для Наполеона, независимо от сентиментальных соображений, событием государственного значения. Впервые он почувствовал полную уверенность, что может стать основателем династии, вопреки утверждениям императрицы Жозефины, которая возлагала на него вину за ее бездетность.
Для Наполеона эта новость, действительно, стала поистине революционным событием. Значит, он все-таки может дать жизнь другому человеку! Выходит, его неспособность к деторождению, как он искренне полагал, не является платой за его гениальность. Дорогая Мария, его «польская супруга», это ему доказала. Прочь все сомнения!
– Всю свою жизнь, – повторял император, – я приносил в жертву своей судьбе свое спокойствие, свои интересы, свое счастье! Теперь с этим покончено!
Некоторые историки потом напишут, что император после развода «чуть было не предложил Марии Валевской корону».