Польша против Российской империи: история противостояния

В день Светлого Воскресения — самый торжественный и самый народный праздник у нас на Руси — даны и обнародованы два важных акта по поводу польских смут: Высочайший манифест к Царству Польскому и указ Правительствующему Сенату, относящийся к смежным с Царством Польским губерниям. Оба акта запечатлены одним и тем же духом, постоянно характеризующим действия нынешнего царствования, — духом кротости, терпимости и прощения. Ожесточенные противники наши в Европе будут ли удовлетворены этим словом милости и всепрощения, которое раздалось в ответ на буйные крики и бесчинные требования? Это кроткое слово должно смутить их совесть — но обезоружит ли оно их, образумит ли, отрезвит ли их желания и требования? Все, что Монарх великой державы мог сделать в чувстве снисхождения и примирения, сделано им: он прощает мятежников, предает забвению совершенные ими кровавые дела, убеждает их возвратиться к долгу повиновения и доверию и побуждает их к тому собственными пользами несчастного края, периодически терзаемого своими патриотами.

Да, когда над этим краем тяготела строгая и крепкая рука, он был спокоен; стесненный во всех отправлениях своей общественной жизни, в своем языке, в своих национальных обычаях, управляемый вооруженной силой, без всяких видов на национальную самостоятельность, он был спокоен; его выходцы сидели в бессильной праздности по всем углам Европы и мало-помалу примирялись с безнадежностью своих замыслов; европейские доброжелатели Польши хранили молчание и полнейшее равнодушие к судьбам этой страны; только в парламентах из года в год раздавался, ради курьеза, какой-нибудь один и тот же голос, напоминавший в одних и тех же выражениях о Польше, и был постоянно встречаем общим смехом палаты. Но вот изменился старый порядок; все более и более отпускала крепкая рука; польское национальное чувство получило возможность дышать свободно, и открылись виды на будущее; политические преступники возвращены из ссылки и из изгнания; понадобилось в школах учить по-польски — стали учить по-польски; понадобился университет — дан университет; управлению края предоставлена полная автономия с видами на дальнейшее развитие в будущем; административные должности поручены полякам, и люди русского происхождения, служившие в Царстве Польском, уволены в угоду национальной щекотливости; во главу гражданского управления поставлен человек, чье имя всего более ручалось за национальный характер управления, маркиз Велепольский, всегда принадлежавший к ревностнейшим польским патриотам, один из значительнейших деятелей в восстании 1831 года, человек с твердой волей, искусный политик, наученный опытом и, по признанию зрелых людей из поляков, несравненно более способный оказать услуги польскому делу, чем все прочие пылкие ревнители, взятые вкупе. Дела, стало быть, шли очень хорошо в польском смысле — чего же еще могла желать Польша? Она уже начинала пользоваться желаемой самостоятельностью, на какую потеряла уже и надежду; она находилась в обладании всеми условиями продолжать успешным образом свое национальное развитие; ни на что не было наложено окончательно запрета, ни в чем не было решительного отказа; много было дано, и много было еще впереди. Однако к чему послужили все эти облегчения и условия, которыми обеспечивались надежды на спокойное развитие? К тому, чтобы вдруг все заходило и заколебалось, и то, что долженствовало успокоить все умы и согласить все интересы, произвело только полнейший разлад, волнения, смуты и, наконец, вооруженное восстание. Что должно было послужить к утверждению спокойствия, то, напротив, возмутило его самым жестоким образом. Везде остановился мирный труд; помещик и крестьянин разорены; промышленность терпит невознаградимый ущерб; материальное благосостояние края подверглось тяжким ударам, которые заставляют мирных жителей жалеть о прежнем суровом и крепком управлении, когда национальным стремлениям не было хода.