Polska

Коллаборационисты, "вражьи прислужник", не получат оправдания до поры, пока не "вражеские прислужники" покажут "порядочную сволочь", что толкала людей на служение врагам!

Были такие из коллаборационистов, кои могли бы сказать:

— Я живу прекрасно, но мне хочется служить захватчикам!

Есть у меня основания оправдывать и молиться за душу явного врага польского народа? Есть! Осудят меня за то, что поминаю добром начальника пересыльного лагеря номер шесть в польском городе Люблине? Осудят! Боюсь такого осуждения? Нет!

Пусть меня возьмут черти, но если мы решили мириться, то давайте начнём это делать со всеми! Почему и в молитвах моих кто-то пытается дать "инструкции" за кого молиться, а кого поминать не следует!?

Был и ещё один побег, но в другой манере: как немецкому прислужнику, лагерная охрана доверяла отцу. Как далеко простиралось доверие — никогда у отца об этом не спрашивал, но как бы там не было, а отцу разрешали выходить в город. Для выполнения всяких поручений господ охранников: достать выпивку, курева, добыть вкусного. Война не гасила желаний к маленьким радостям.

Вот он, прошлый отцов опыт меновой торговли на оккупированной территории отечества! Вот они меновые операции всех со всеми! Отец и в лагере "снискал расположение сильных мира сего": отпуская русского коллаборациониста в город, администрация лагеря не беспокоились о том, что он может сбежать. Куда бежать вечному русскому работяге от четверых малых детей и жены? Куда ему деваться? Придёт! Осечки в этом пункте охранники не допускали.

Отцу доверяли открывать и ворота. Это когда господам охранникам не хотелось в непогоду выходить на улицу. А это уже было много!

И вот как-то к нему обращается женщина и заявляет, что она еврейка учительница, и что ей, и двум её спутникам, молодым мужчинам, нужно покинуть лагерь. У них не было "опознавательных знаков" — "звезды Давида", и как они вообще попали в лагерь — отец не задавал таких вопросов. К отцу была одна просьба: открыть ворота и дать тихо уйти, не поднимая тревоги.

Как быть старому коллаборационисту и вражескому прислужнику? Как играть? Что думать? Принимать за тех, кем представились? Проверка? Игра? И отец почему-то поверил ей:

— Твёрдо и надёжно: вы меня не видели, я вас — не знаю. Если нас возьмут — "Майданек" нам будет обеспечен. Он — рядом. Приступим, помолясь!

Всё обошлось. Деталями той операции не интересовался, но если отец прожил девяносто один год — всё в тот раз прошло благополучно. Дождливой ночь была, охрана — на то она и охрана, чтобы в непогоду спать. Отсюда и успех операции.

Через какое-то время отец встретил их в городе, учительница его узнала и сказала, что пока всё нормально. Шло лето 44 года. До освобождения города оставались недели, но, сколько их было впереди, как их прожить — кто мог об этом знал? как можно что-то загадывать наперёд? Как сложилась в дальнейшем жизнь беглецов? Дожили они до конца войны? Помнили они о русско-немецком пособнике, что совсем немного помог им уйти?

Попутный вопрос к прошлому: знал пан керовник о побеге трёх человек из вверенного ему лагеря?

— Знал!

— Если знал, то почему не произвёл расследование? Почему не выявил пособников беглецам? Какой же он начальник лагеря, если всё "спустил на тормозах"?

— А зачем? В "первую голову" наказание получил бы он: "Плохая работа службы охраны лагеря". Но мог и не знать. Не до того было!

— Тогда какой он начальник лагеря!? — но его всё же расстреляли.

Текло польское лето, и тянуло удариться в бега без смысла и цели. Любая свобода без смысла и направления! Я не знал географии, не был наполнен определёнными желаниями, поэтому не мог точно выбрать направление бега. Любой взрослый обо мне мог бы сказать так:

— Отсутствие цели удержало его за линией лагерных ворот.

Верно, я был похож на домашнего гуся долго просидевшего в клетке: крыльями машет, но взлететь не может. Хотя нет, знал, "маршрут" полёта: город. И только!

Глава 18. "Псевдомедицинские эксперименты"

.

Сегодня спорю с сестрой: она утверждает, что меня первого укусила тифозная вошь, и только потом эта же энтомологическая ненужность проделала такую же процедуру и с ней. Помнится, что всё произошло не так, как она говорит, но поскольку и она была свидетелем всех событий, да ещё и старше меня, то спорить с ней не могу. Если меня первым свали тиф — пусть будет так.

Какое-то седьмое, или на единицу меньшее, чувство говорило мне, что на востоке дело не стоит на месте и прежние события, медленно, но неуклонно, "неотвратимо" движутся к нам. Пока их не слышал, но их чувствовал. Как? Кто может описать ощущения происходящих событий за сотни километров от него? И если ему всего только восемь лет? Хотя, что я говорю? Восемь лет в войну — это много!

Да ладно, пусть всё идёт, как идёт! Могу ли что-то изменить? Нет. Я не мог избежать встречи с тифозной вошью в "лагере перемещённых лиц", так о каких иных действиях с моей стороны вести речь!?