Польская партия

– Ничего необычного. Усиления нет. Полиция активности не проявляет. Любопытных лиц возле вашего вагона – нет. Да и на подходах тоже. Если засада и есть, то наши люди ее выявить не сумели.

Троцкий кивнул, принимая ответ.

Открыл дверцу. И, подхватив свой кофр, вышел наружу. После чего уверенной, быстрой походкой зашагал в сторону перрона. Нацепив широкополую шляпу с тем, чтобы издалека не привлекать внимание. Время жаркое, поэтому такие шляпы много кем использовались. Если в ней еще и наклониться, то… ну кого он обманывает? Его портрет печатался в газетах с 1917 года. И все встречные люди либо косились на него с самым разным выражением лица, либо здоровались, либо шарахались.

Спрятался как тополь на Плющихе.

Так что, чертыхнувшись, он стиснул зубы и пошел дальше. Поглядывая по сторонам, чтобы заметить «торпеды» сотрудников, пытающихся его перехватить. Но ничего. Пусто. Скорее люди расходились от него, стремясь держаться подальше. Да и полиция вон – глянула и отвернулась закурив. Словно ей нет до него никакого дела. Продолжая судачить о чем-то своем, видимо бытовом или житейском.

Дошел до своего вагона.

Предъявил билеты.

Их внимательно проверили, без спешки, но и без каких-либо излишних задержек.

– Проходите Лев Давыдович. – дежурно произнес проводник, сдерживаясь от излишних комментариев. – Как тронемся, я чаю принесу. Вам с сахаром?

– Да. И покрепче. – кивнул он негромко.

Поднялся в вагон.

Один пассажир стоял в коридоре и курил. Упитанный такой «кабанчик» в модном костюме и причудливо уложенными прядями волос на залысине. Влажные от пота, от чего особенно смешные. Увидев гостя, он дежурно кивнул, явно не узнавая его, и продолжил смотреть в открытое окно, попыхивая сигаретой. Троцкий не раз видел таких деятелей. В основном это были чиновники среднего звена, сидящие на каком-то очень сытном месте. При деньгах. При очень больших деньгах. И еще больших связях. У них часто был такой взгляд, что им сам черт ни брат. До того момента, как ты не достаешь пистолет…

И Троцкому захотелось. Просто органически он не переваривал таких вот свинтусов. Но сдержался.

Прошел в купе.

Закрыл дверь.

Прислушался, стараясь уловить даже самые мельчайшие звуки.

Тишина.

Он выкупил себе все места в этом купе. И теперь, мучаясь в нервозном ожидании, наконец убрал руку из кармана, где вспотевшей ладонью сжимал пистолет. Чтобы в случае чего попытаться отбиться.

Вытащил пистолет.

Положил на стол. Так, чтобы в случае чего легче всего было схватить. И нервно, буквально по секунде, начал отсчитывать время до отправления поезда.

Наконец раздался гудок. Весь состав вздрогнул. И перрон медленно поплыл мимо окна. Поезд, идущий в Ленинград, тронулся.

Лев Давидович не собирался ехать до Московского вокзала северной столицы. Хотя билет взял именно до нее. Он планировал выйти на станцию раньше. Благо, что вещей имел минимум. А там его уже должны ждать верные люди с неприметным автомобилем, на котором он собирался отправиться в Финляндию. Где, на границе, тоже все уже устроили. Старые связи со Швецией открывали большие возможности.

Сидеть тут, в Москве, в текущей обстановке, было смерти подобно. Форменным самоубийством.

Государственный переворот, на который надеялись его кураторы, не задался. Войск постоянной готовности в московской области не осталось, но легче не стало, так как НКВД очень крепко держали ситуацию под контролем. И улучшить момент для выступления просто не представлялось возможным. Любая попытка выглядела провальной. Прекрасно вооруженная и оснащенная бронеавтомобилями полиция была очень сложным противником для восставших. Тем более, что, по слухам, армия передала ей часть тяжелых вооружений. Таких как ручные гранатометы и прочее. Ну и своих специальных средств она имела в достатке. Тут и шашки со слезоточивым газом, и передвижные цистерны перечной воды способные мощной струей разом покрыть большую толпу. И многое другое.

Троцкий поначалу надеялся на то, что удастся договориться. Но весь центральный аппарат НКВД уже заменили. Не только КГБ. Причем во многом на старых, еще царских служак. Больше, конечно, армейских, но погоды это не делало. Им всем идеалы революции были не интересны. Они держались идей порядка и крепкой центральной власти. Отдельные слабые звенья удалось прощупать, но их было принципиально недостаточно для успеха предприятия.

Фрунзе явно был не Николаем II.

Для него ничего не являлось «слишком» и он уже ни раз и ни два демонстрировал ТАКИЕ клыки, что древним саблезубым тиграм можно от зависти сдохнуть. Троцкий ясно понял – он ждал. Просто ждал, когда они подставятся. И обо всем, вероятно знал. Так что, взвесив все «за» и «против» он решил ретироваться. Бонапартистский переворот произошел ловко и хитро. И теперь шла подчистка неугодных.

Так что ему требовалось бежать. И чем быстрее, тем лучше. Просто чтобы выжить и вдохнуть в революции новое дыхание оттуда – из-за рубежа.