Польские экскурсии в область духовной биографии

Католичество как вызов, брошенный русской интеллектуальной традиции, в XIX в. был неотделим от польского вопроса, то есть от комплекса проблем, связанных со стремлением Польши к независимости и со спорным статусом так называемых литовско-русских земель. В XIX в., в отличие от века ХХ и тем более XXI, Польша была для России самой серьезной, самой больной внутриполитической проблемой — не менее опасной для стабильности страны, чем террористы “Народной воли”. Фанатический героизм западнославянских “братьев”, упорно не желавших жить вместе с русскими и делить с ними радость и горе, русское общественное мнение традиционно (хотя далеко не всегда справедливо) относило именно на счет католического характера польской религиозности. Да и само католичество в Российской империи, как ранее упоминалось, было вероисповеданием прежде всего поляков, и в самом большом католическом храме Петербурга — церкви св. Екатерины на Невском проспекте — был польский приход. Все эти обстоятельства, как справедливо указывает исследователь, явились причиной возникновения целого ряда упрощенно-мифических представлений как о Польше, так и о католичестве в целом. Слишком уж много эмоций: гнева, досады, уязвленного национального самолюбия — было вызвано эстетически привлекательным, но демонстративно, горделиво “не нашим” конфессиональным флером, к которому примешивалась внушительная доза политических страстей. Но все же не эти страсти и не связанное с ними культурное мифотворчество явились главным предметом изучения А. Валицкого. Его своего рода сверхзадачей явилось разрушение старых стереотипов, касающихся Польши, России, католичества и православия, — стереотипов как русских, так и польских. “Тематика настоящей книги, — заявляет он во введении, — представляется мне важной для более глубокого, свободного от негативных стереотипов понимания России, в том числе русской тоски по универсализму, которая слишком легко истолковывается (в Польше. — В.Щ.) как имперские стремления” (с. 10). И, на мой взгляд, автору книги удалось доказать, что “русская тоска по универсализму” не вредна, даже полезна и миру, и России. Вызов же, брошенный католицизмом и подхваченный русскими “властителями дум”, оказался весьма плодотворным для развития экуменических тенденций в самом широком смысле этого слова.

А. Валицкий строит свое исследование традиционно, предлагая читателям познакомиться со взглядами на христианство и на его западную версию Чаадаева, Печерина, Гагарина, славянофилов, Тютчева, позднего И. Аксакова, Достоевского, К. Леонтьева, Н. Федорова, Л. Толстого, Вл. Соловьева и заканчивая обзор представителями религиозного возрождения начала ХХ в. Несомненным достоинством этой весьма подробной панорамы является то, что интеллектуальные портреты русских мыслителей поражают своей ясностью и рациональной выверенностью. Автор книги, без всякого сомнения, обладает даром проникновения в самую суть мировоззрения того или иного творца идей: о вещах сложных и запутанных пишет, с одной стороны, понятно, а с другой — без какого бы то ни было упрощения.

Выводы, к которым приходит исследователь в результате анализа разнообразных умственных позиций, сводятся к двум основным положениям. Во-первых, в количественном отношении противников католицизма было в России гораздо больше, чем сторонников, а самым влиятельным и авторитетным среди них был не кто иной, как Достоевский — А. Валицкий даже считает, что антикатолические и антисемитские идеи Достоевского в значительной степени повлияли (благодаря посредничеству К.П. Победоносцева) на национальную и конфессиональную политику Александра III. В то же время, во-вторых, филокатоличество во второй половине XIX и в начале ХХ в. оказалось весьма влиятельным направлением русской религиозной мысли, которое ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов, поскольку самым ярким его представителем был Вл. Соловьев, а о влиянии его учения на характер всей идеалистической философии ХХ в. особо говорить не приходится. Глубокое убеждение в абсолютной исключительности феномена Соловьева и в том, что его концепции занимают центральное место в истории идей в России, автор, по всей видимости, унаследовал от своего учителя — Сергея Гессена, который последние годы жизни провел в Лодзи. К этому стоит прислушаться, хотя, на мой взгляд, и значение Соловьева, и значение русского филокатоличества в работе А. Валицкого слегка (подчеркиваю: совсем слегка) преувеличено. Все, о чем пишет автор работы, в самом деле существенно для той относительно небольшой части русской интеллектуальной элиты, для которой религиозные проблемы действительно представляли живой интерес. Но ведь далеко не все мыслящие люди в России чувствовали потребность в религиозных переживаниях, а тем более в активном участии в жизни той или иной церкви. Те, кто жил и мыслил без конфессиональной принадлежности, без религии и без Бога, определили характер русской мысли ХХ столетия не в меньшей степени, чем Соловьев и Бердяев, Мережковский и Флоренский.