Польские новеллисты

Еще больше, чем он, женщина производила впечатление безумной. Мне стало не по себе. С нормальными людьми, если бы они даже замышляли меня прикончить, куда еще ни шло… Но два сумасшедших да вдобавок больной ребенок! Я не знал, как мне быть, и искоса посмотрел на Людвика. Он разматывал платок, в который мальчонка был завернут по самую шею. Правая его ручка была забинтована. Сара ломала в землянке хворост, над кустами стлался сизый дым. Людвик снял повязку с кисти ребенка.

— Смотри, все началось с маленькой ранки на среднем пальчике. Видишь?

Гангрена. Это я знал. Мне не раз приходилось наблюдать, как эта чертовщина приключалась с нашими ребятами. Некоторых нам удавалось спасти, если их успевали поместить в инфекционное отделение повятовой больницы — немцы туда почти никогда не заглядывали — или вовремя находили врача и он делал операцию прямо в лагере, в наших примитивных условиях. Остальные умирали.

Я смотрел на распухшую ручонку. Малыш остановил на мне измученные глаза и перестал плакать.

— Пойди загляни в землянку, посмотри, как мы живем, — предложил Людвик.

Я подошел к лазу и невольно отшатнулся: в нос ударил страшный смрад. Это было ужасно: долгие месяцы душного мрака, тысячи раз рождавшаяся и тысячи раз погребенная надежда. Заглушаемый крик голодного ребенка и полная безысходность. И наконец, в довершение ко всему, эта неотвратимая беда: маленькая ранка и — конец. Спасения нет.

— Это наш единственный ребенок. — В горле у Люд-вика словно застрял какой-то комок, — Детей у нас больше не будет.

— Послушай, — воскликнул я, — тебе тяжело, я понимаю. Тут можно и с ума сойти, но от меня-то чего ты хочешь?

— Знаешь, что может его спасти? — Он крепко прижал к себе ребенка. — Я делал все что мог. Три дня искал зубного врача, который скрывался где-то в Духове. Но они нашли его раньше, чем я. Тогда можно было еще ограничиться простой ампутацией пальца. Теперь же…

— Но я-то что могу сделать? Посуди сам, приятель!

— Ты мне поможешь. Сара согласна. Другого выхода нет. Но она помочь мне не сможет. Она просто не выдержит. Ты не бойся, я все сделаю сам, мне только надо немного помочь: подержать, а потом забинтовать…

Господи!.. Лишь теперь я понял, что задумал этот сумасшедший. Взбешенный, я не стукнул его в первый момент только потому, что на руках у него был ребенок. А потом я сел. Мне едва исполнилось двадцать лет, но я не был слюнтяем. Мне довелось видеть, как командир взвода по ошибке расстрелял моего друга, как добивали раненых. Случалось иногда держать людей, которых оперировали охотничьим ножом без всякого наркоза. А тут мне стало нехорошо. Чертовски захотелось папиться… Но нет, нельзя: я уже знал, что помогу ему.

— У тебя есть хоть чем дезинфицировать топор?

— Ничего, кроме горячей воды.

Я протянул ему бутылку спирта. Мальчонка снова стал плакать. Мы отсекли ему руку в запястье. Когда кисть отпала, наступила оглушающая тишина. Ребенок, прежде чем потерять сознание, бился у меня между колен, как живая ртуть. И тут топор стал выскальзывать из рук Людвика…

— Быстрей повязку, скотина! — прошипел я. — Чего копаешься? — Только бы не выпустить ребенка. Тогда конец.

Кое-как мы перевязали руку и укрепили ее так, чтобы она была поднята вверх. Сару Людвик вызвал лишь после того, как ребенок пришел в себя и кровь стала меньше сочиться сквозь повязку. Пот, заливавший мне лицо, ручейком сбегал с подбородка, и меня снова охватило желание напиться.

Мальчонка стал плакать. Сара с растрепанными волосами, в платье, спавшем с одного плеча, бегала с ним вокруг поляны, крепко прижав к груди. Чем громче она успокаивала его, тем пронзительнее он кричал. Потом голоса их слились в единый вопль. Я подошел к повисшему на кусте Людвику.

— Шалаш, шалаш тебе надо построить. Нельзя его больше держать в землянке. Там, знаешь…

— Кричит, — ответил он, — кричит. Надо идти караулить.

Это был крепкий человек. Он не обиделся на меня за грубое слово, сказанное минуту назад, а я не осуждал его за минутную слабость, за то, что у него не было сил поблагодарить меня даже простым пожатием руки. Я взял автомат и пошел вслед за ним. По широкому кругу мы продирались через лес.

На небе висели тучи и луна. Внизу в лесу все залепил густой мрак. Я чувствовал, как моя одежда превращается в мокрые лохмотья, как колючки ежевики до крови рвут тело. Я не думал об этом, я вообще ни о чем не думал. Я слушал. В какой-то момент Людвик приостановился и повернулся ко мне:

— А если… если он выживет, вырастет и… будет нас проклинать…

Я не отвечал. Людвик снова стал продираться сквозь чащу. Я не мог его оставить. Словно слепые, мы блуждали в радиусе крика. Всякий раз, чуть удалившись, мы сразу же снова возвращались. Словно нам надо было выслушать весь этот крик до самого конца…

АЛЕКСАНДЕР МИНКОВСКИЙ На рыбалке