Польские новеллисты

Мы молчим. Ничего не случилось. Мы говорим. Ничего не делается. Зеваем в высокие воротники. Ждем. Десять часов. Три часа. Нужно что-нибудь съесть. Пять сорок шесть: отъезжаем без прощания, без объяснений, лишь бы поскорей, последним автобусом. Я постарался втиснуться поглубже в сиденье. На поворотах догоняет ветер со снегом. За окном исчезает опустевший лес. Я помню, как я не мог избавиться от мысли, что вчера солнце грело великолепно.

ТАДЕУШ МИКОЛАЕК После дождя

Прошел дождь; над деревьями поднимался пар. Я шел узкой, почти заросшей тропинкой, отделявшей старый лес от молодняка; под ногами негромко чавкал мокрый мох. В вещмешке у меня лежала бутылка спирта. Аппетитное бульканье поднимало настроение. Я шел, размышляя, как ухитриться незаметно протащить этот сосуд через линию охранения.

— Стой!

Я сделал полуоборот в сторону и бросился на землю. Сняв с предохранителя автомат и сжимая его в руках, замер. Все тихо: никто не стреляет, никого не видно.

Однако эта тишина отнюдь не придавала мне смелости.

— Эй, ты!

Я вздрогнул: казалось, заговорил куст можжевельника в чаще молодняка.

— Ты кто? Чего тебе? — спросил я, выждав минуту.

— Мне надо с тобой поговорить.

Я помедлил с ответом — говоривший не был, кажется, из нашего отряда.

Однако отступать мне не хотелось.

— Выходи!

— А стрелять не будешь?

— Если ты один — не буду.

Куст закачался, зашуршали капли дождя; на дорогу вышел мужчина в мокрой, изодранной одежде. На шее у него болтался старый двуствольный манлихер. Видя, что он смело идет в мою сторону, я поднялся с земли и встал за старую сосну. Я не потребовал, чтобы он бросил оружие, но и навстречу ему не вышел. В трех шагах от меня он остановился. Это был среднего роста, плечистый мужчина. Прикрытые рваным беретом волосы, брови, ресницы, давно не бритая щетина — все у него было огненно-рыжего цвета, и даже кожа была какая-то меднокрасная.

— Тебе чего?

— Ты должен мне помочь. Я понимаю, что кажусь тебе идиотом, но… — темно-карие глаза его были воспалены и полны покорного ожидания.

— Что значит — должен помочь? У тебя что, телега с навозом застряла, что ли?

— Не сердись, — проговорил он. — Я знаю, откуда ты, недавно я видел тебя, когда ты был в дозоре. Очень тебя прошу. Пойдем со мной, я тебе все покажу и расскажу. Это недалеко.

— Не валяй дурака! Тебе что, мой автомат понравился? Попробуй возьми. Я не такой дурак, как ты думаешь…

Он усмехнулся запекшимися губами.

— Твой автомат… Да он давно уже мог быть у меня. А ты бы лежал. Подумай сам, зачем бы я стал с тобой разговаривать да еще выдавать свое пристанище, если бы мне нужен был твой автомат.

— Ну, тогда выкладывай все и не темни.

Я припомнил, что наши ребята говорили мне что-то о еврее, якобы скрывавшемся в этих лесах. Не он ли уж этот ненормальный тип?

— Если я расскажу тебе здесь, ты мне сразу откажешь. Это та до увидеть своими глазами. Такое даже и в наше время не часто увидишь. Ты посмотришь, на что вынуждены идти люди, и тогда не сможешь мне отказать. Поверь, тебе ничто не грозит. Я пойду впереди, и в случае чего ты всегда успеешь меня продырявить. Ты что, боишься?

— Веди, — буркнул я. — Меня, конечно, не убедили его заверения, ссылаться на которые в этой ситуации было по меньшей мере смешно, просто мне не хотелось, чтобы он думал, будто я боюсь. Боялся ли я — это вопрос другой. Погибать — так с музыкой.

Продираться через густой молодняк, да еще после дождя — занятие не из приятных. Я проклинал себя и раза два готов был уже повернуть назад. Удержали меня не его просьбы, а пробудившееся любопытство. Наконец мы вышли на небольшую поляну. Я весь промок, едва переводил дух, порвал штаны, а за воротник мне набилось полно всякой дряни.

— Вот мы и пришли.

— Ты что, тащил меня любоваться этой поляной?! — Я был взбешен. Он сумасшедший, это ясно, но и я, кажется, не лучше.

Он тем временем подошел к одному из кустов, потянул его на себя, и я увидел лаз в землянку.

— Сара, это я, Людвик, выйди сюда, — окликнул он вполголоса.

До меня донесся хриплый плач ребенка. Мой спутник наклонился над входом и вытащил из землянки черноволосую женщину; на руках у нее был ребенок, мальчик лет двух-трех: в то время я не умел еще точно определять возраст детей.

«Он, наверно, болен, и у него, кажется, высокая температура», — подумал я. Нетрудно было заметить, что у ребенка нет уже сил даже громко плакать. Он то и дело засыпал, но тут же в судорогах просыпался. Как и у матери, у него были черные волосы и огромные темные глаза.

— Дай мне его, Сара. Он… — движением головы мужчина показал на меня, — он мне… поможет. Приготовь там все, что нужно.

— Людвик, Людвик, — только и проговорила, скорее, простонала женщина и исчезла в землянке.

Никакого удивления, никаких вопросов.