Польские повести

Михал Горчин понимает, что, желая сказать хотя бы одно слово так, чтобы оно было правдивым и в то же время понятным, он должен сказать о себе все, с самого начала своего пребывания в Злочеве. Но в его затемненном сознании, в этом его тяжелом, балансирующем на краю жизни и смерти сне, сейчас проносятся только какие-то картины, только какие-то фрагменты цветных полотен, широких панорам и вырезанных из кости миниатюр.

Прежде чем перейти к личным делам, он должен начать с дел более общих. Ответить на вопрос: «Что ты сделал для Злочева и его людей?» Но тут же рождаются новые вопросы, которые вовсе не были попыткой бежать от предыдущего, хотя и могло бы такое показаться: «А что составляет задачу политического деятеля? Какова его роль? Какие задачи он должен выполнить?»

Горчин задавал себе эти вопросы многократно и всякий раз с одинаковым результатом, без однозначного ответа. Он понимал, что эталонов облика партийного деятеля не существует, и пытался определить это для себя в практической деятельности. Он хотел своим поведением показать: вот образец отношения члена партии к жизни, к деятельности, к труду.

Но при этом Михал Горчин испытывал все большие внутренние противоречия, его обычное человеческое «я» спорило с требованиями, которые он сам ставил образцу идеального партийного деятеля. Все, что было в нем индивидуального, постепенно начало усыхать, обретать рахитичные формы, а то и вовсе отмирать, оставляя в душе пустые, ничем не заполненные места. Но такое насилие над его «я» вызывало в нем ответную, здоровую реакцию, бунт против обезличивания. В результате это приводило к недовольству собой и своей работой, вызывало ощущение, будто жизнь чего-то недодала ему. Внешне он мирился со всем этим, но временами бунтовал и тогда вновь обретал равновесие, однако оно было шатким, и каждый новый толчок извне мог стать для него сокрушительной катастрофой.

Такой катастрофой и стала Катажина, первая женщина в его жизни, которая не только ошеломила его своей красотой, но и очень быстро оказалась его равноправным партнером. Она беспощадно напомнила ему, что стремление оставаться партийным деятелем, до конца преданным своему делу, и жажда маленьких собственных радостей и волнений — взаимоисключаются.

Михал стал все чаще задумываться, как бы задерживаться на полушаге и с тревогой оглядываться назад, на свои последние четырнадцать лет, отмечая при этом с отчаянием, как много достойного внимания он упустил или просто не заметил, удовлетворяясь лишь тем, что было связано с осуществлением его цели. А шел он к цели всегда как бы в шорах, которые надевали на него люди, передававшие его из рук в руки, точно палочку в бесконечной эстафете.

Благодаря Катажине он сумел взглянуть на себя совсем другими глазами, с удовлетворением отмечая роль, которую играл, и особенно стиль своей игры. Он начал замечать разницу между тем, что застал, приехав сюда, и тем, что сделал, а прежде всего между тем, что сделал, и тем, что мог бы сделать, если бы использовал все возможности злочевского общества. Он впервые смотрел на себя и свою деятельность критически и постепенно обретал умение отойти на должное расстояние, с которого становилось видно все: свет и тени, все глубокие и все мелкие трещины в здании, которое до сих пор он строил с глухим упорством.

Однако против некоторых упреков он яростно возражал.

— Это не я жесток, пойми, — убеждал он Катажину, — они сами ответственны за свою судьбу, они сами загнали себя в тупик. Мог ли я их вывести из этого тупика? Не знаю. Во всяком случае, я пытался это сделать. И, прежде чем ударить, я предупреждал, подсказывал, защищал их от самих себя… В конце концов меня сюда прислала не Армия спасения в качестве проповедника. Конечно, я недооценивал Бжезинского, это факт. И Цендровского, может быть, я напрасно восстановил против себя, не посчитавшись с его самолюбием. Я слишком подозрительно относился к тому, что они пытались мне подсказать, был слишком недоверчив и упрям, а это были одни из тех немногих людей, которые действительно имели в виду не только собственные интересы. Да, я понял это слишком поздно, забыл, что чем дальше в лес…