Польский рассказ

Крик… арестант утыкается в песок. Стражник останавливается над ним, смотрит, потом дергает за воротник. Парень не поднимается. Стражник беспомощно смотрит на женщин, с пением проходящих мимо, потом на окно, в котором снова сквозь занавеску виден женский силуэт.

Процессия минует их, стражник, все еще держа одной рукой парня за шиворот, другой машет, подзывая тюремную машину, которая пылит где-то сзади. Шофер прибавляет газу, останавливается в нескольких шагах.

— Что?

Стражник не отвечает. Вдвоем с шофером они поднимают арестанта и тащат в машину.

— Должна быть справедливость, — шепчут залепленные песком губы парня.

— Будет она тебе, собачья твоя… — ругается стражник и захлопывает дверцы. — Дикий народ, — говорит он, обращаясь к шоферу. Качает головой и повторяет: — Дикий народ…

Печально гудят колокола, заглушая скрипучее пение старика, похоронная процессия вступает в ограду костела.

Перевод В. Киселева.

Лешек Пророк АЛИСА В СТРАНЕ ХМУРЫХ ТУЧ

Вот один эпизод тернистого пути учительницы Плотникувны. Но сперва ее портрет в подлиннике. Она вызывает улыбку у большинства своих коллег, как всякий несовременный человек. Впрочем, несовременный еще не значит старомодный. Плотникувна преподает историю и, надо сказать, прекрасно разбирается в ее законах, в генезисе великих событий, обусловивших наш сегодняшний день. Об этом она и спрашивает ребят до самых выпускных экзаменов, выгодно отличаясь от более молодых, самонадеянных учителей, которые чрезвычайно чувствительны к тому, с достаточной ли долей уважения поздоровался с ними ученик.

Алиса несовременна — она ходит и двигается не так, как все. Не позволяет себе лишних движений. Говорит округлыми, законченными фразами, их можно было бы назвать книжными, если б в книги с какой-то поры не хлынули широкой волной вульгаризмы. Ребятам она привыкла верить на слово, по ее мнению, дерзкие девчонки и крикливые мальчишки куда благороднее и глубже, чем полагают учителя на своих педсоветах. Да, она несовременна, но вполне можно допустить, что такой она была и двадцать лет назад, и еще раньше, так что, думаю, старомодность тут ни при чем.

То же и в наружности ее, и в гардеробе. Между прочим, оттенок высокопарности в слове «гардероб» явно усиливается в применении к Плотникувне. У нее не «одежда» и уж тем более не «тряпки» и не «шмотки», а именно «гардероб». Что же до ее портрета в самом прямом смысле, то Алиса увядшая женщина среднего возраста и роста. Лицо ее не знает помады и пудры, бесцветные волосы — завивки, а ровно и коротко остриженные ногти незнакомы с лаком. В Плотникувне начисто отсутствует женское обаяние, нет в ней этих манящих прелестей — явных, недвусмысленных, хотя словами их не выразить. В Алисе сперва видишь человека, а уж потом замечаешь, какого она пола. Отношение к ней в школе неопровержимо это доказывает. Алисе никто не пытается адресовать двусмысленные шуточки, которые вроде бы вызывают протест молоденьких учительниц, а по сути, необходимы им, как и всем людям, просто для разрядки.

Это вовсе не значит, что Плотникувну избегают или что над ней подтрунивают. Она необходима школе как воздух, невидимый, но очевидный. Мы спохватываемся, лишь когда его недостает.

Хотя никто не желает Плотникувне зла, то, что именно ей поручили такое задание (его сформулировал с трудом, как все неприятное, сам директор Дукальский), выглядит все же злой шуткой. Плотникувна человек тонкой кожи, она прекрасно чувствует весь юмор ситуации.

— Не знаю, справлюсь ли. В жизни ничем подобным не занималась, — спокойно, глядя прямо в глаза, убеждает она директора. — Уместней было бы, пожалуй, мужчину послать, пан директор. Тоже немолодого. Может, Копацкого?..

Компрометирующая школу ситуация раздражает директора, в голосе его нотки нетерпения.

— Да, да, конечно, теоретически вы правы, но что поделаешь… Мне важно, пани Алиса, чтоб поехали именно вы.

— Ведь придется искать иголку в стоге сена. Мы же ничего толком не знаем.

— М-да. Может, на месте что-нибудь разъяснится, — тон директора не оставляет сомнения: он явно не верит в целесообразность своего распоряжения и Алису посылает как бы на оставленный участок фронта. Плотникувна должна спасти честь армии, а может, и того меньше — создать лишь видимость спасения. Но неловко ведь сказать ей напрямик: не рассержусь, мол, даже если вы вернетесь с полдороги.

Раздражение вызвала в директоре мать девочки.

Лагода-мать выехала тут же, едва получив телеграмму; когда ей растолковали, чем вызвана телеграмма, усталые глаза ее наполнились слезами; стало ясно — на мать рассчитывать нечего. Переводя взгляд с одного лица на другое, она жалобно повторяла:

— Что теперь будет? Что будет? — В голосе ее звучали тоска, испуг и никакого намека на ответственность.

Директор рассердился, оборвал ее:

— Ничего не будет. Вы, надеюсь, понимаете, девочке придется покинуть школу. Домой ее возьмете.

Лагода театральным жестом воздела руки кверху.

— Господи Иисусе! Отец прибьет ее, нипочем не простит, уж такой он у нас.