Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Вместе с тем даже в этой напряженной ситуации в обстановке всеобщего неповиновения, перераставшего в восстание, вопрос о возведении польского принца на русский трон еще не был окончательно снят с повестки дня. В заключительной части «крестоцеловальной записи» говорилось: «А буде король не даст нам сына своего на Московское государство, и польских и литовских людей с Москвы и изо всех московских и украинных городов не выведет, и из-под Смоленска сам не отступит, и воинских людей не выведет, и нам битися до смерти». Таким образом, участники движения были готовы выполнить свои обязательства, принятые по августовскому договору, и возвести королевича на русский трон, если бы такой ценой удалось добиться прекращения интервенции, вывода иностранных войск и сохранения территориальной целостности Русского государства. Тем самым перед правящими кругами Речи Посполитой еще в феврале 1611 г. оставался выбор: или выполнение условий августовского договора, или война со всем русским обществом.

Происходившее в стране не могло не оказать влияния на позицию Боярской думы. В сложившейся ситуации вынашивавшиеся тайными сторонниками Сигизмунда III планы похода на Москву стали нереальными. Решительный перевес получили взгляды тех, кто связывал надежды на восстановление традиционного порядка (с Боярской думой как верховным органом власти в стране) с приходом в Москву нового государя. В возможно более быстром приезде этого государя бояре видели единственный выход из создавшейся ситуации. Его приезд опроверг бы распространявшиеся Ляпуновым слухи об опасных, направленных против России замыслах короля и привел бы к прекращению волнений. Через своего посла ловчего Ивана Ром. Безобразова Дума просила как можно скорее прислать в Москву Владислава[1248].

Происходившее в стране вызывало глубокое беспокойство и наместника Сигизмунда III в Москве Александра Госевского. Уже в середине января 1611 г. он писал, имея в виду недавние планы похода короля в Москву: «Я теперь из-за такой перемены в людях предостерегаю и прошу ради Бога, чтобы сюда король его милость без королевича не ехал, ибо, если бы без королевича приехал, несомненно, должно бы дойти до великого и неисчислимого кровопролития»[1249]. К началу февраля в лагере под Смоленском было уже хорошо известно и о размахе начавшегося восстания, и о требованиях восставших[1250]. Тогда же прибыли послы от Боярской думы с просьбой как можно скорее прислать в Москву королевича.

Король и его советники оказались перед трудным выбором. Войска для того, чтобы попытаться силой подавить восстание, в их распоряжении не было, а посылать королевича в Москву и выполнять условия августовского договора они также не собирались. Выход из положения видели в обращении к дипломатическому искусству С. Жолкевского. Уже 16 января 1611 г. более близко знакомый с положением дел в стране А. Госевский просил гетмана скорее приехать в Москву, так как без него удержать город не удастся[1251], об этом же он постоянно просил и короля[1252]. Добивалось как можно более скорого приезда гетмана в Москву и само находившееся в столице войско, ходатайствуя об этом у короля[1253]. Об этом же просили гетмана король и сенаторы[1254]. Так как о каких-либо серьезных переменах политической линии речь не шла, очевидно, имелось в виду, что гетман благодаря своему дипломатическому искусству и связям, которые он приобрел в русском обществе, сумеет успокоить население новыми обещаниями относительно скорого приезда королевича. Гетман, однако, решительно отказался, ссылаясь на нездоровье. О подлинных причинах его отказа стало известно сравнительно недавно после введения в научный оборот писем Я. Задзика.

Гетман, писал он, отказывается ехать «больше всего по той причине, что утратил весь свой кредит у этого народа, потому что ни в одном деле, о котором он договорился, не только ничего не обещано, но даже и надежды не подано»[1255]. Заключенная в этих словах краткая оценка политики Сигизмунда III по отношению к России позднее в развернутой форме была изложена гетманом на страницах его записок.

Все дело ограничилось посылкой в феврале 1611 г. грамоты Боярской думе, в которой король заверял в чистоте своих намерений, благодарил за избрание королевича, призывал, чтобы «лживой скаске не верили», предлагал не прислушиваться к «тем вором, которые нам в том добра не хотят»[1256]. Такой документ вряд ли мог удовлетворить даже членов Думы, тем более он не мог оказать никакого воздействия на участников освободительного движения[1257].