Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Вопрос об оценке политики, избранной Сигизмундом III, в последние десятилетия стал предметом дискуссии в польской исторической науке. Исследователи, обращавшиеся в последнее время к рассмотрению этой политики, стали выдвигать возражения против тех резко отрицательных оценок этой политики, которые можно считать для этой науки традиционными. В свете сделанных замечаний в эти оценки действительно следует внести некоторые поправки. Во-первых, следует согласиться с тем, что после заключения августовского договора король оказался перед необходимостью решения очень сложных вопросов. Так, ему предстояло направить в страну, находившуюся в состоянии глубокого внутреннего кризиса, своего старшего сына, 15-летнего мальчика, не обладавшего никаким серьезным политическим опытом, при этом русская сторона настаивала, чтобы его не сопровождали ни польские советники, ни польское войско. Сложности дополнительно увеличивались благодаря тому, что, выступая в поход на Россию, король объявил своей главной целью возвращение Речи Посполитой таких территорий, как Смоленщина и Северская земля, утраченных Великим княжеством Литовским в войнах рубежа XV–XVI вв., в то время как согласно августовскому договору Русское государство должно было и далее существовать в тех границах, в которых оно существовало перед Смутой.

Исследователи XIX в. постоянно подчеркивали, что одной из главных причин неудачи восточной политики Сигизмунда III был его католический фанатизм, его стремление насадить в России католическую религию, чем он и оттолкнул от себя русское общество. Следует согласиться с современными исследователями в том, что во время своих переговоров с представителями русского общества Сигизмунд III не предпринимал каких-либо попыток склонить русскую сторону принять католическую религию. Не предпринималось в то время и шагов по созданию каких-либо католических учреждений на территории, занятой королевской армией. Устройство в Кремле «костела» для обслуживания нужд находившегося здесь польско-литовского гарнизона было явно результатом собственной инициативы войска, а не каких-либо шагов, предпринятых королем. Все это, разумеется, показывает, что Сигизмунд III в определенной мере считался с существующей реальностью. Однако из этого еще не следует, что религиозность короля Сигизмунда III и его религиозная политика не оказывали влияния на эволюцию русско-польских контактов в 1610–1611 гг. Для русского общества важным и принципиальным было требование, чтобы новый царь принял православие, что сделало бы его полностью «своим» для его русских подданных. Отсутствие прямого и ясного положительного ответа на это предложение не могло не вызвать отрицательной реакции русского общества и не усилить его беспокойства за судьбу своей веры. Кроме того, Россия не была отделена от Речи Посполитой китайской стеной, и о проводившейся королем религиозной политике здесь было достаточно известно, тем более что, например, в Вильне храмы были отобраны у православных с использованием вооруженной силы как раз перед выступлением короля в поход на Смоленск, а православные Виленские мещане поддерживали в эти годы оживленные контакты с русским обществом.

Главное, однако, состоит в том (и справедливые замечания критиков по отдельным сюжетам здесь ничего принципиально изменить не могут), что решение имеющихся (и достаточно серьезных) проблем король и круг его советников искали не на путях соглашения с русским обществом (или хотя бы с русским дворянством), не с помощью поисков компромисса, который мог бы удовлетворить обе стороны. Напротив, они действовали, по существу, игнорируя пожелания и требования русского общества, стараясь поставить его перед лицом совершившихся фактов. Король и его советники, судя по всему, оказались во власти иллюзии, отождествляя покорность правящей элиты, ее готовность повиноваться королевским приказаниям с покорностью всего русского общества. По-видимому, они придавали ключевое значение позиции этой элиты потому, что общество, воспитанное в условиях «тираннической» власти московских государей, по их представлениям, привыкло безоговорочно выполнять поступающие сверху приказы. И то, и другое представление явно не соответствовали российским реалиям, как они сложились в годы Смуты, и, следуя им, невозможно было добиться какого-либо реального результата. Еще более бесперспективной была попытка опираться в своей политике по отношению к России на круг людей, не пользовавшихся авторитетом и признанием в русском обществе и именно поэтому искавших поддержки у польского монарха. К этому следует добавить, что, проводя политику, не принимавшую во внимание интересы русского общества, Сигизмунд III не имел в своем распоряжении крупных военных отрядов, с помощью которых он мог пытаться силой добиваться достижения своих целей. Его армия была невелика по размерам и к тому же постоянно выражала недовольство, не получая вовремя жалованья.