Польско-русская война под бело-красным флагом

— Алле. Алле. База. Прием, — говорит Левый серьезным и сосредоточенным голосом, а у меня получается стереоэффект, потому что, во-первых, я слышу то, что он говорит нормально, а во-вторых, то же самое я слышу в трубке. Короче, полный отпад, классная все-таки штука эта коротковолновое радио, даже лучше, чем мобила, хотя в нем нет развивающих игр, но все равно супертехника, всегда пригодится, познакомиться с новыми людьми, например, или амфу прямо себе в постель заказать.

— Пароль, ваш пароль, прием, — говорю я неудовольствием потягиваю свою халявную колу, оглядываясь, не идет ли враг.

— Птицы летят косяками, — говорит Левый. Это он типа такой пароль говорит. А я ему чисто из вредности говорю: бут эррор. Ошибка. Неправильно набран пароль.

Стою я, значит, и радуюсь собственной шутке, кола вкусная, холодная и на халяву.

Тут, чего я совершенно не ожидаю, Левый вдруг выключает прием. И вопит: Ты чего сказал?! — но тоном враждебным.

Я тогда тоже отключаюсь и говорю обиженным голосом: пароль, блин, неправильный, поэл!

А он мне на это: что, блин, неправильный, что, блин? Тебе что-то не нравится? Всегда этот пароль был! Мы еще в садике так говорили! Я, надо думать, помню, что в садике говорили! У меня крыша еще не съехала, чтобы таких вещей не помнить.

Потом он бросает свою трубку на газон.

— Пароль неправильный, блин, ну что, скажешь, нет? — говорю я ему, совершенно выбитый из равновесия атакой адреналина. — Ты чего косяка давишь, совсем, что ли, охренел?! — и в приливе гнева отрываю от своей трубки антенну и кидаю ее на газон.

— Тогда какой пароль, по-твоему, блин, ну, какой, давай, блин, выкладывай, какой пароль, если не этот?! — орет Левый на полном серьезе, морда красная.

— Другой, блин! — кричу я, потому что моя слабость вдруг проходит, и вся эта ситуация с радиом доводит меня до белого каления. Тут правила простые, или он умеет прикалываться, или не умеет, или знает пароль, или не знает, а если нет, то пусть лучше не суется.

Тут Левый поднимает с земли свою трубку и включает ее назад. Говорит, блин, база, — говорит он в трубку тоном типа спокойным, — пароль: Сильный отсосал Москве. Прием.

Тогда я уже окончательно зверею, потому как что-что, а в прорусских тенденциях меня никто безнаказанно инсинуировать не будет.

— Внимание! Внимание! — ору я в трубку, чтобы, несмотря на оторванную антенну, было хорошо слышно. — Связь прервана. Тревога. Левый — педик, гей и кастрат.

— Сообщение не принято, — вопит тогда в свою трубку Левый, — правильный пароль: Сильный — пидор, а его мать русская подстилка и для любого готова трусы скинуть.

Тут я уже не выдерживаю. Психика сдает. Думаю, придется мне его убить. На полном серьезе. Потому что моя мать, что бы там ни говорить, да про нее что угодно можно сказать, но чтоб она носила какие-то трусы — это уже перебор, моя мать — человек по натуре своей очень спокойный, пола — материнского, а не какого-то там гребаного женского и тем более прорусского, и никто, а уж тем более Левый, не будет тут про нее говорить разные извращения. Оки? Раз так, ладно. Были мы корешами? Были. А теперь перестали? Перестали. Все. Я хватаюсь за трубку и говорю, потому что шутки кончились: прием. Прием.

И тут уж без всяких угрызений совести я ему врезаю: «Арка» Гдыня — сучье вымя! После чего уже окончательно и бесповоротно отключаюсь, хотя эту трубку я уже все равно сломал, и в сумме на черта я ее включал, для пущего эффекту, что ли, для понтов. Левый стоит на месте, он под впечатлением и даже уронил свое радио. Стоит. Руки у него колышутся на ветру. Шок, прострация, хаос, паника. Я даже боюсь, что, может, я слегка перегнул с силой своего аргумента.