Польско-русская война под бело-красным флагом

— Ну что, по морде захотелось? — говорит один шакал и сплевывает, уже не скрывая своих намерений. — Быстро, в багажник, — говорит второй и вынимает дубинку, — едем в отделение.

Я типа стою, смотрю на Левого. Левый в полной прострации, он уже догнал, что это его последние минуты на свежем воздухе, вот и старается как можно больше хапнуть в легкие и в рот. Все время оглядывается, прикидывает, как бы смыться, еще чуть-чуть и заплачет. Глаз у него дергается, как взбесившиеся жалюзи, как потерявший управление блендер.

— Но, гражданин начальник, но почему? — наконец говорит он жалобно, наверное, надеется, что мы тут слово за слово, бла-бла-бла, мол, кажется, дождик собирается, а праздник очень удачный получился, веселый такой, а тем временем — пстрык — и весь амфетамин у него в кармане вдруг испарится. — Если здесь нельзя останавливаться, если запрещено здесь стоять, то мы очень извиняемся и торжественно обещаем, что никогда-преникогда не будем себя плохо вести. Это был первый и последний раз. Но ведь с кем не бывает. Гражданин начальник, вы ведь понимаете, шел себе человек, устал, остановился, напился колы, мимоходом заболтался со знакомым и забыл, что тут запрещено останавливаться. Но мы с Сильным уже все, уже идем…

— Мы идем, чтоб вставить как следует этим… — добавляю я, потому что, а вдруг, несмотря на всю официальность их поведения, там, в глубине совершенно секретного кармашка в ихних садово-огородных комбинезонах, кроме секатора завалялось еще и какое-нибудь подручное сердце. — То есть нет, — объясняю я, помогая себе жестами, потому что ловлю себя на мысли, что все нехорошие слова потом все равно замажут черным цветом. — Значит, мы это, мы идем, чтобы показать кузькину мать этим сукам…

— …из Казахстана, — оживляется Левый и пытается сыграть на праворадикальных симпатиях. — А то они вроде сюда приехали, какая-то гребаная экскурсия, сделать кое-какую разметку с целью в недалеком будущем выселить польское население, разграбить польские хозяйства… мы идем отметелить их как следует. И только на минуточку остановились восстановить дыхание, потому что спешим, чтоб они не уехали…

Однако шакалы вообще нечувствительны к этой грустной пропольской истории, никакого сочувствия, никакого понимания к нашему патриотическому порыву, полное равнодушие. Один берет меня под руку — типа потанцуем, второй — Левого, кавалеры приглашают кавалеров, святая инквизиция, и одновременно заталкивают нас в машину, один диктует другому: записывай, бля, и не церемонься. Многократное оскорбление полицейского. Вульгарный и возмутительный тон. Беспрецедентное и широкомасштабное уничтожение зеленых насаждений и общественных цветов, являющихся государственной собственностью. Попытка подкупа и коррупции, прорусский оппортунизм.

И не успели мы оглянуться, что происходит, не успели мы даже подумать, что вот он — конец всему хорошему, что встретило нас в жизни, а они уже нам прямо в лицо — бац дверью, и свет погас, подача воздуха прекращена, и все, конец, настроение испорчено. Но прежде, чем они успевают заковать нас в колодки, Левый успевает в отчаянии крикнуть им ломающимся пополам голосом:

— Гребаная ублюдочная фирма! Гребаная фирма!

Они сохраняют гестаповское спокойствие, и один говорит другому тоном «раз они так, мы им покажем»: пиши дальше, оба в тяжелом наркотическом состоянии, из-за чего установить с задержанными широко понимаемый контакт не представляется возможным. Тяжелая стадия галлюцинаций, крики, вероятно, далеко зашедшая психическая болезнь с обширными метастазами.

А перед тем, как ехать, они еще решают покурить. Ничего раньше меня в их поведении настолько сильно не возмущало, потому что я ловлю себя на мысли, что так хочу закумарить, что из чувства протеста готов да вот хоть бы и Левого взять в заложники. Кроме того, мне хочется пить, и я чувствую себя с каждой минутой все хуже и хуже. И когда на полу машины я нахожу фирменную шариковую ручку с надписью «Польская полиция. Товарищество с ограниченной ответственностью. Предприятие по охране общественного порядка, вл. Здислав Шторм», то сразу же суваю ее через решетку и колю одного шакала в спину с просьбой, чтобы он дал мне затянуться.

На что он тут же отскакивает как ошпаренный и говорит второму: во дает, отморозок. Пиши еще, чтоб не забыть. Необоснованные приступы агрессии с использованием острого предмета.

Тем дело и кончилось. Он гасит недокуренную сигарету, бросает, а я смотрю на эту расточительность через решетку во всех подробностях, долбаный пес на сене, сам не скурил и другому не дал. И мы едем. Левый в отчаянии, он плачет. А эти, значит, так: один крутит баранку, а второй поглядывает, не комбинируем ли мы чего. Левый мне глазами дает понять на свой карман, где амфа горит сухим белым пламенем, что нам копец, а ему тем более. Ну, я тогда уже не знаю, что делать, ну и ору тогда: караул, пожар!