Польско-русская война под бело-красным флагом

Ну, вот мы уже в моем районе. Ночь, темно. Листья шуршат на ветру. Она жует, сосет. Понемногу, хотя я хотел дать ей побольше, хотел засунуть ей в пасть все конфеты сразу. Но тогда, от такого большого количества, ее маленькое хилое тельце могло бы лопнуть, и тогда все, облом. Мне пришлось бы идти домой несолоно хлебавши, одному, а ее оставить здесь в виде лоскутков или звонить с мобилы в полицию, типа я тут девушку только что замочил. Посредством введения в ее организм слишком большого количества желатиновых мишек. Они бы подумали, что я просто прикалываюсь по телефону, а она бы тем временем сдохла у моих ног. Такой концепции своей смерти она явно в своих мечтах не предвидела. Ха! Сказал бы я ей, но боюсь все испортить.

Я открываю дверь ключом, а она говорит: красивый дом, современный. У моей тети в Канаде похожий, только лучше, канадский. Это русский сайдинг, да? Русский, не русский, но сайдинг вообще-то хороший, хотя иной раз может и обвалиться ни с того ни с сего. Зависит, кто клал, русские на мировых рынках по этой части не котируются.

— Ты так думаешь? — вежливо поддерживаю я разговор, а сам надеваю тапочки и ей тоже предлагаю, только поменьше, моей мамани.

— Сама не знаю. Я уже сама не знаю, что думать, что считать, на какую тему. Хотя еще вчера мои взгляды были прочно обоснованы, но сегодня ночью я сама не своя. Это полнолуние на меня так влияет, и ты тоже. И тот порошок, что ты мне дал. Он тоже повлиял. Все сегодня происходит совершенно быстрее и кружится вокруг меня как в луна-парке.

Тут мне в голову приходит мысль, что это скользкая тема, с этими луна-парками. Скользкая как труп. Она пялится на меня в ожидании, с застывшим на полпути полужестом, как будто теперь я должен вытащить картонные коробки, набитые разными железками, и тут же построить ей комнату страха, отвести в тир с самолетиками. А уж, по крайней мере, надо показать ей спрятанный в мебельной стенке директорский письменный стол, накладные, ценные бумаги, парадную униформу для бизнес-встреч. Ну и, конечно, кубок для лучшего бизнесмена года, который учредил и вручил мне лично Здислав Шторм за самый высокий показатель потребления песка в Поморском воеводстве. А еще бы лучше посадить ее с одной стороны стола, а самому сесть напротив. И начать убеждать ее купить луна-парк наивысшего качества по очень привлекательной цене на выгодных условиях. Со скидкой, в кредит и по блату. Но не будет ничего такого, Анжела, эту тему мы проехали. Поэтому я предлагаю ей кофе, чай.

Она нет. Ничего не хочет. Вообще-то она на диете. Она вообще ничего не ест, потому что слышала, что это лучше всего. Одно зернышко риса запить шестью стаканами кипятка. С утра. То же самое вечером. На следующий день два зернышка. Потом по очереди три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, просто каждое утро и вечер прибавлять по одному зернышку. Это можно легко посчитать. Но количество стаканов всегда одно и то же. Вот как надо делать. Чтобы избежать убийства животных, которые дорого платят за нашу гребаную потребительскую идеологию, уничтожение растений, расход бумаги и трату денег. Так она выражает свой голос протеста против мира.

И тут она меня спрашивает, хочу я умереть вместе с ней или еще нет. Обнявшись. Я на спине, она на животе, или наоборот. Лицом к лицу. Но сначала, чтобы не чувствовать боли, надо обмануть свою психику, отуманить ее. И спрашивает, есть ли у меня еще тот белый порошок? Я думаю: святой Вайделот, приди и забери ее от меня. Забери ее, даже перед лицом факта, что эту ночь я проведу один, а предварительно сделаю бутерброды. Хотя она ничего себе. Не то чтоб фигуристая, это все же дело вкуса, но если кому-то нравятся анатомические мотивы, чтоб все берцовые кости просматривались как на ладони, то, конечно, она в порядке. Но это кому как. Надо сильно любить жертвы Бухенвальда, чтобы выдержать вид каждого движения ее скелета под кожей. А вот с лицом — нормалек. Нос, губы — все на месте. Соблазнительные. Я пытаюсь переключить ее на нужную тему.

— Ты очень красивая, — говорю я. — Ты могла бы быть актрисой или даже певицей. Она мне: кончай заливать, Сильный, а что, ты это серьезно? Я ей, что в натуре. Она тогда ложится на диван, откидывает волосы наверх и разглаживает на костях свое платье, все в пятнах, как шкура животного. Потом она сбрасывает на линолеум тапочки моей матери и говорит сонным и мечтательным голосом:

— А у тебя, Сильный, случайно, нет каких-нибудь связей? Может, ты знаком с каким-нибудь таким, ну, порядочным, менеджером или журналистом? Которые организовывают мероприятия, двигают искусство? Ну, ты понимаешь, о чем я. Поэтические вечера, вернисажи, которые помогли бы мне, как начинающей поэтессе, найти свое место на жизненном старте. Здесь дело не в бабках, тут ты бы мне помог, мы заинвестировали бы в меня вместе. Но, учти, андеграунд меня не интересует. Речь о том, чтобы творить, работать в искусстве, культуре, поэтические вечера, вернисажи, лекции. Главное — идеология.

— Нет, — отвечаю я мрачно. Хотя и смотрю на нее, как она трет ляжку об ляжку.