Польское Наследство

– Это долго, да и неизвестно еще, как у соседей дела. И боюсь, что так же, как здесь. Что-то затевается, Илларион, и я не знаю, что именно. Приедет Хелье – может и расскажет, он человек осведомленный. Ну, что ж, отдохнул ты, пойдем дальше. … Подожди-ка.

Оглянувшись, Гостемил увидел, что давешние знакомые, Порука и Астрар, следуют за ними на расстоянии пятидесяти шагов. Сперва ему пришла в голову мысль, что Астрар хочет отдать ему сленгкаппу, поскольку у Поруки имеется своя. Но вздорность этой мысли сразу стала ему очевидна. Когда ж это представители астрарого сословия расставались с даром перепавшей грункой просто так, за здорово живешь. Нет, здесь что-то другое.

Пара подошла, стесняясь и опустив глаза долу, и остановилась на расстоянии семи шагов. Порука держал в руках гусли. Именно гусли и заинтересовали давеча Гостемила.

– Ближе, – велел Гостемил.

Они подошли ближе с опаской, не глядя в глаза.

– Ну, чего вам, говорите.

– А вишь ты, добрый человек…

– Болярин.

– А?

– К болярам следует обращаться – болярин, – объяснил Гостемил.

– А, так ты болярин? – почему-то обрадовался Порука, и Астрар тоже выказала радость, стрельнув глазами.

– Да.

– Тогда совсем другое дело! – продолжал радоваться Порука, и чуть не выронил гусли. – Тогда и размышливаний нет! Вот, бери ее!

Держа одной рукой гусли, другой он подтолкнул Астрар к Гостемилу, и она, стесняясь и ступая чуть боком, глаза долу, подошла и встала справа.

Илларион засмеялся было, но охнул от боли и замолчал.

– Что значит – бери? – удивился Гостемил.

– Она хочет быть твоей холопкой.

– Мне не нужна холопка.

– Не бывает так, чтоб не нужна была. Да ты не бойся, болярин, у нее весь род холопский.

Астрар стояла справа от Гостемила и переступала правой ногой, понурясь.

– Бывает, – сказал Гостемил.

– Ну, болярин, ну, милый, кормилец, возьми ты ее от меня! – заныл Порука. – Никакой жизни мне от нее нет! И вообще всему дому! И всему городу скоро не будет, если она на вольном положении останется. Это ж я домой приходить боюсь, таскаюсь каждый вечер по крогам, только чтоб попозже вернуться, а у нас в семье пьянства отродясь не бывало.

– Ты ее боишься, что ли?

– Да не боюсь я ее. Чего ее бояться? Не съест. А вот видеть, и особенно слышать ее – мочи нет.

Иллариону было смешно. Гостемил строго на него посмотрел, но, признаться, ему тоже было смешно.

– Почему же? – спросил он.

– Да как тебе, болярин, сказать. С нею ведь как? Придешь, она на тебя смотрит, а потом начинает говорить, и когда говорит, так кажется, что зубчаткой ржавой, давно не точенной, у тебя в брюхе ковыряется. А в холопках она, глядишь, и в разум придет. Она и сама так говорит. Вот спроси ее.

– Придешь в разум? – спросил Гостемил.

– Приду, – ворчливо ответила Астрар.

Илларион улыбнулся, Гостемил рассмеялся.

– И ничего смешного, – добавила она.

Гостемил снова засмеялся, а Порука, не видя никакого комизма в положении, неуверенно улыбнулся.

– А вот что, поселяне, – сказал вдруг Гостемил. – Не угодно ли вам ко мне, то есть, к другу моему, который отсутствует, зайти да пообедать?

– Да как же?

– Что?

– Ты же болярин. Как же мы к тебе обедать пойдем.

– Так и пойдете.

– Ну раз велишь…

– Я не велю, я приглашаю.

Порука задумался.

– Никогда не слышал, чтобы боляре ремесленников приглашали в гости.

– Это потому, что они такие же боляре, какой ты ремесленник. А настоящий болярин приглашает, кого хочет, ибо есть на то его болярская воля. Понял?

Илларион с невольным восхищением посмотрел на Гостемила. Порука размышлял. Астрар вертела ногой.

– А поп-то наш устал, – заметил Гостемил. – Вот что, Порука, кати-ка ты тачку.

Порука передал гусли Астрар и взялся за поручень. Надо бы, подумал Гостемил, еще эту Астрар на тачку посадить, с гуслями. Порука будет толкать тачку, а Астрар будет бренчать на гуслях и петь, завывая. А на полпути поменять их местами – пусть Астрар толкает тачку, а Порука на ней сидит и горланит напевы. Я, пожалуй, так и сделаю.

Глава двадцать пятая. Родословная

Признав голос Гостемила, Ширин впустила его в дом. Он остановился на пороге, заслонив спиной проход, и передал ей сверток.

– Гости у нас, дочка, – сказал он, улыбаясь. – Переоденься и приходи в столовую, пока не остыло. Я всякой еды приволок с торга, наконец-то мы будем есть!

Ширин, заждавшаяся и настороженная, обрадовалась приходу отца. Она знала, что обрадуется, но не предполагала, что настолько. И удивилась этому. Ей захотелось что-то сделать, как-то выказать свою радость, но она не знала как. Гостемил, приглядевшись, наклонился и чмокнул ее в зардевшуюся щеку. Она вспыхнула, глаза распахнулись широко.

– Иди переодевайся, говорят тебе! – велел Гостемил. – Не перечь отцу!

Она нахмурилась, не понимая, шутит он так или всерьез приказывает. Тогда он закатил глаза, вздохнул тяжко, и сказал, —

– Никакого сладу с детьми не стало.

И засмеялся. Тогда и Ширин улыбнулась, и ушла переодеваться. Только раз оглянулась, уходя. Гостемил показал ей язык. Она слегка растерялась, но стоять и смотреть дальше, завернувшись в простыню, показалось ей занятием глупым.