Польское Наследство

Самого по себе Литоралиса Мишелю, как ни странно, было совершенно не жаль. Он мог бы его продать за полцены, и сделался бы обеспеченным человеком, но деньги – дело наживное. Особой страсти к драгоценностям он не испытывал. Жаль было затраченных сил, планов, интересных комбинаций, начавшихся еще в Париже, хитроумных ходов, стараний, найма мужчин и женщин, придумывания для них ролей – проведенной работы. Помощникам и помощницам, некоторые из которых считались членами воровской аристократии и были известны в нескольких странах, было заплачено. Подставы были готовы. Портные и сапожники получили свое. Члены правления нескольких городов хорошо нажились на этом деле. Жены и мужья пережели приключения, о которых будут говорить всю дальнейшую жизнь, и это хорошо из развлечет. И только вывезти Литоралис из Киева – завершающая стадия – не удалось. Обидно.

Мишель вздохнул. Подойдя к плотничему ящику, он извлек из него глинянный кирпич, повертел его в руках, присел, стукнул об пол. Кирпич развалился на две половины, и диадема явила себя миру. Взяв двумя пальцами, Мишель протянул ее Хелье. Тот небрежно принял диадему и сунул ее в калиту. Отвязав от гашника вторую калиту, он передал ее Мишелю.

– Можешь не пересчитывать.

– Жалко, – сказал Мишель. – А с Шерой я сам переспать хотел … Теперь не получится…

– Хмм, – сказал Хелье. – Если тебе досадно, то есть возможность помочь … твоему горю … Литоралис, не так ли?

– Да.

– Их два на самом деле.

– Один пропал.

– Не бесследно. – Хелье озорно улыбнулся. – Он в Полонии. Владеет им нынче Казимир, наследник польский.

Мишель распрямился и внимательно посмотрел на Хелье.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Что-то в тебе есть хорошее, наверное, Мишель. Сына моего ты в Париже подкармливал…

– Он не…

– Он не знал. Его вообще мало заботит, откуда появляется на столе еда. Появилась – и ладно. Да и вообще ты симпатичный парень. Потому и говорю.

– В Полонии?

– Да. Там сейчас неспокойно, но, возможно, тебе это только на руку?

– Э … Не знаю…

Хелье подумал – не сказать ли Мишелю, где он может найти цирюльника Томлина, чтобы не терять связь, но решил, что для татя, пусть и утонченного, элитного, и возможно полезного в будущем – слишком много чести. Императоры, конунги, архиепископы – и Мишель? Нет, лучше не надо.

Глава тридцать пятая. Сон и явь

Мрачно радуясь вернувшимся к нему силам, Насиб плотно поел и прилег отдохнуть. Хозяева дома, боявшиеся до дрожи в коленях и локтях своего гостя, не тревожили его, и разговаривать старались только шепотом. Менее прозорливые, чем Саул, неискушенные, они не знали, для чего Насиб прибыл в Киев, и знать не хотели.

Насиб проснулся глубокой ночью с улыбкой на губах. Улыбка магометанина, идущего на смерть уже в одиннадцатом веке известна была всему миру. И уже тогда напоминала она улыбку адвоката, поймавшего обвинителя на технической детали, отменяющей все остальные аргументы. Схватить Бога за руку, поймать Его на слове, заставить выполнить то, что тебе хочется – что может быть значительнее? Погиб в борьбе с неверными – подавай, Бог, все, что обещано было мне в случае такого исхода! А каким именно образом исход этот получился – об этом Ты, Аллах, ничего не говорил. Возможно, в представлении некоторых магометан, Аллах, дабы сохранить лицо, делает вид, что все свершившееся соответствует Его пожеланиям. Ну, может, слегка только поломается, поотнекивается. Мол, что же ты, Насиб, полез к неверным, они ведь тебя не приглашали? А это не имеет значения, возразил бы Насиб. Не сказано ведь – не лезь к неверным. Но позволь, ты ведь и нож, и сверд с собой взял, значит, знал, на что идешь? А об этом тоже нечеого не сказано, возражает Насиб. Не сказано «не знай, что будет». И не жалко тебе было убивать безоружного, спрашивает Аллах. А он неверный, парирует Насиб, а все неверные тебе, Аллах, отвратительны – во всяком случае мне так сказали, а Ты не потрудился возразить, а самому мне проверить было недосуг. Не виляй, Аллах. Полагаются мне мои девственницы и веселье, давай их сюда, и пусть мне будет хорошо. Тебе-то может и хорошо будет, а девственницам каково? Не крути, Аллах, говорит Насиб. Уговор был? Был. Условия я выполнил? Выполнил. И спорить не о чем.

Ну, конечно, не совсем так представлял себе Насиб все это. Аллах слишком умен, чтобы вступать в спор, когда правота явно на стороне Насиба.

Воспитывался Насиб в благополучной по южным меркам семье, и в детстве был любим. Учили его исполнению законов и правил, объясняли, что в любых бедах виноваты либо сами люди, либо неверные, а поскольку сами люди (ну вот, к примеру, ты, Насиб, или мы, наставники) никаких особых провинностей за собою не числим, вывод – кто виноват – напрашивается сам собой.