Полтергейст

Мне показалось, что я слышу, как в нем закипает раздражение. А потом он повесил трубку. Я не возражала. Честно говоря, я была бы счастлива больше никогда не слышать голос Гартнера Такмана.

Я немного поработала, время от времени парируя отдельные атаки случайных предметов. В час дня я отправилась к Фиби, в ресторан ее родителей. Хью мне сказал, что она будет там, и я надеялась получить от нее адрес Аманды. Я могла бы просто позвонить, но по телефону мосты не наладишь. Фиби могла воспринять мой звонок как попытку избежать очередной щедрой порции ее праведного гнева, а подобная перспектива меня слегка пугала. К тому же я обожала Мейсонов и нуждалась в небольшой передышке после зубодробительных ужасов этого дела.

Ко времени моего появления обеденный наплыв посетителей потек тонкой струйкой, и семья снова усиленно трудилась, готовясь к пятничному вечеру. Казалось, я весь день хожу из ресторана в ресторан, но только здесь я чувствовала себя как дома. Я всегда была рада обществу Мейсонов. Даже во время еженедельной предпятничной суеты они отличались радушием и теплотой. Они смеялись во весь голос, освещая улыбками все вокруг.

Отец Фиби, семейный патриарх, занял свое привычное место за столом в задней части ресторана, сжимая в изуродованной артритом руке стакан теплой воды, которым он пользовался скорее как выразительным средством, чем для утоления жажды. «Папаша», скрюченный и узловатый, тертый и бурый, как грецкий орех, который долго продержали в руке, сам держал в ежовых рукавицах весь жизнерадостный клан Мейсонов при помощи одного лишь зычного голоса и стакана с водой. Члены семейства порхали вокруг стола, проносились туда и обратно через кухонную дверь, как беспечные летучие мыши, каким-то чудом не задевая друг друга и повинуясь любому приказу Папаши. Он заметил меня, едва я появилась на пороге, и жестом подозвал к столу.

— Харпер! Иди-ка сюда, дева моя. Куда пропала? Я уж было подумал, истощала вконец, да ветром-то и сдуло. — Его говор оставался напевным и скачущим, как регги, несмотря на долгие тридцать лет, прожитых Папашей в Сиэтле.

Я пробралась сквозь многочисленное семейство и села рядом с ним напротив кухонной стены — приятное тепло после промозглой сырости за дверью.

— Нет, Пап. Я пока держусь на ногах, почти без посторонней помощи.

Он разогнул указательный палец, сжимавший стакан, и с усмешкой ткнул меня в плечо.

— Да прям! Небось встречаешься с глупыми белыми мальчишками, которым тощих подавай. Пропадешь ведь почем зря, дева моя.

Я скорчила грустную гримасу.

— А что делать, Хью-то уже занят.

Его тело сотряс приступ хохота, слишком громкого для сухонького семидесятилетнего старичка. Он отдышался, продолжая посмеиваться, и протер глаза тыльной стороной ладони.

— Дева моя, я знал, что у тебя получится.

Я была озадачена.

— Что получится, Папа? — спросила я.

— Разморозиться.

Я разинула рот.

— Что?

— Харпер, с тех пор как ты вышла из больницы, ты стала жесткой и холодной, что твоя сталь в морозилке… Странно, что у тебя вообще есть мужчина. Понастроила вокруг ледяных стен… Будто боишься, что обидит кто, и любовь тоже не пускаешь. И нас сторонилась, будто чужая — а ведь мы твоя семья, хоть ты и плоская, что та вобла.

Я ошарашенно на него смотрела, на этого старика с острыми черными глазами. Не решалась спросить.

— Ты… Ты видишь вокруг меня стены?

Если бы я возвела что-то подобное, я бы постаралась скрыть это от всего мира. Может, с Кеном то же самое. Даже крутым парням нужна передышка.

Папаша рассмеялся и снова меня ткнул.

— Я образно, малышка! Но духовные стены такие же холодные и крепкие, как и настоящие. Теперь-то чего загрустила?

Я отдернулась, чувствуя, как нахлынули воспоминания.

— Отец называл меня «малышкой».

— Прости, Харпер. Я не знал. Давно он умер?

— Давно. Мне было двенадцать. Теперь остались только мама да я, и мы не слишком-то ладим…

— Знаю. Так что… поэтому ты здесь не появлялась? Из-за нашей приставучести? — Он сел на место и подмигнул мне. — Или тебе разонравилась стряпня Миранды?

Я со смехом фыркнула, радуясь, что тема моей несчастной семьи наконец-то закрыта. Лучше уж я буду обсуждать странности семьи приемной.

— Твоя жена готовит — пальчики оближешь! Если бы я чаще у вас обедала, то стала бы в два раза толще, чем вы требуете. И в три раза толще, если б ела каждый раз, как вы меня угощаете. Просто после больницы много чего случилось, я была немного занята. А Фиби на меня сердится.

— О, она бы не стала сердиться из-за таких пустяков.

Тарелка с дымящейся едой плюхнулась на стол передо мной.

— Еще как стала бы…

Я посмотрела на сердитое лицо Фиби. Или скорее на ее попытку состроить сердитое лицо, которое расплылось в улыбке от одного моего взгляда. Она поставила свою тарелку и села напротив. Один из членов семьи поставил на стол стаканы с водой. Другой принес приборы и салфетки, ни на миг не отрываясь от уборки и подготовки столов и бара к ужину и танцам, которые проходили здесь по пятницам и субботам.