Полтора года

Я вытащила свои дорожные припасы, и мы отправились в кухню. Пол в кухне был, как затоптанный уличный асфальт.

Она зажгла под чайником огонь, поставила на стол чашки. Я взглянула на них и тут же принялась перемывать.

— Вот и Лара так, — сказала она. — Вымоешь, а она снова мыть.

В голосе не было обиды. Она просто сообщала.

Я сделала бутерброды, высыпала прямо на стол конфеты.

Несмотря на собственноручно вымытые чашки, я не смогла сделать и глотка. Впрочем, девочка этого не заметила.

— Это вы в своем городе покупали? — спросила она, покончив с бутербродами и берясь за конфеты. — У нас таких будто нет.

Теперь, поев, она сделалась разговорчивей.

— Сейчас скучно стало, — сказала она, — а до того — то один, то другой, а то все разом.

— До чего — до того? — спросила я.

— Ну вот как милиция пришла, обыскивать стали, к следователю вызывать. Раньше не так.

— А что же раньше?

— А ничего. — Она подумала немного. — Когда в карты играли. Ну пили там, если кто принесет. Я на всех картошку варила. Бабушка из деревни привезла. Теперь кончилась. — Она попыталась вспомнить что-нибудь еще. — Кололись. А когда поколются, вовсе дураки делаются. Или веселые, как сумасшедшие какие, а то злые, собаки прямо. А больше дурели. Голову закинет, рот открытый — или спит, или кто его знает.

— А ты кололась?

— Ну да, — сказала она, — я где возьму. И шприца нет. А они разве дадут! Один раз говорят: давай и тебе вколем, попробуешь кайфа. Ну вкололи. Я сижу жду. А ничего не делается. Они как давай ржать. Они и не вкололи ничего, так, только кожу проткнули… Нюхать, правда, давали. А я раза два нюхну, чихать начинаю. А надо хоть пятьдесят. А есть и такие, что и по сто, и по сто пятьдесят.

— А Лара? — спросила я со страхом.

— Лара? Ларе они — пожалуйста. И колоться и что хочешь. А она говорит: все равно лучше не будет. Не стала.

«Господи, — подумала я, — какое счастье, хоть этого нет».

А девочка продолжала рассказывать, видно, намолчалась в одиночестве.

— Лара, она, когда пришла сюда, так сначала все за книжками сидела. А теперь уйдет утром и все ходит где-то. Или в парке на скамейке сидит. Дождь, а она сидит. А один тут, Валька-профессор — это его прозвали так, у него дядя профессор, он у дяди живет, — так он говорит ей: давай, Лариса, уедем, я, говорит, знаю куда. А восемнадцать стукнет, распишемся. — Она ненадолго задумалась, вздохнула. — Я б с ним поехала. Я б хоть с кем поехала.

Она говорила и говорила. Я перебила ее только раз: хотелось понять, кто же они, те, с кем вольно или невольно общается Лара.

Моисевна наморщила лоб и принялась перечислять:

— Ну Федька-гипс, он на маляра учился, а потом или сам бросил, или выгнали. Костя еще, этот из девятого ушел, не то из восьмого. Его отец из дому выгнал. А потом приходит сюда, говорит мне: мы тебе деньги дадим, скажи адрес, где он. А я почем знаю, придет и уйдет. Мать тоже приходила, плакала, это ты, говорит, его погубила, твой дом проклятый. — Моисевна длинно вздохнула. — Пончик еще, Сашка, он из колонии вернулся. Они вместе с Дылдой магазин обчистили, обое сидят. Люська-антенна. Говорит, манекенщицей работает. Ну да, манекенщица, страхолюдина такая…

Я с тоской думала: Лара, Лара, ну как она здесь, с ними…

А девочка продолжала свой спотыкающийся рассказ. И постепенно я поняла, что же тут произошло.

Соседи, которые все время жаловались на шум в этой квартире, в конце концов не выдержали — вызвали милицию. Может, и обошлось бы, так участковый обратил внимание, на большой, лежавший на виду, сверток. Никто милиции не ждал, и спрятать не догадались. В свертке были новенькие, с фабричными ярлыками, сумочки-косметички, французские духи, парфюмерные наборы. В ходе следствия выяснилось, что это не единственный случай, когда сюда притаскивали краденое. Двоих арестовали. С остальных взяли подписку о невыезде.

У меня отлегло от души. Раз так, Лара ни при чем! К кражам она, естественно, отношения не имеет, здесь оказалась в результате особенных обстоятельств… Это я уже репетировала свой разговор со следователем.

Лары все не было. Моисевна сказала, что она, бывает, приходит совсем поздно. И я решила не терять времени. Оставила записку и ушла.

Следователя я ждала очень долго. Так и не дождалась. Было совсем темно, к Моисевне уже не пошла. Надо было идти устраиваться в гостиницу.

Утром следователь был на месте. Средних лет человек с университетским ромбиком. Он принял меня вежливо, суховато. Выслушал не перебивая.

К сожалению, сказал он, ни один из моих аргументов положения подследственной не облегчает. Он знакомился с материалами комиссии по делам несовершеннолетних: оснований для того, чтобы в свое время направить ее в спецПТУ, было вполне достаточно. А то, что в училище она проявила себя положительно, как ни парадоксально, тоже не в ее пользу: значит, умеет держать себя в узде. Почему же вернулась к прежнему образу жизни? В кражах, возможно, сама и не участвовала (это еще требует подтверждения), но для возбуждения уголовного дела достаточно и того, что она не сообщила о преступлении…