Полтора года

Он говорил что-то еще. Я уже плохо слушала. Он не сомневался. Он не хотел сомневаться. Вот что было самое скверное: не хотел. Я вспомнила: ведь она еще к тому же отказалась от адвоката!

— Не имеет значения, — сказал он. — В таких случаях адвоката назначают.

Мне показалось, что сейчас он испытывает некоторое облегчение. Поначалу насторожился: а вдруг я поколеблю уже выстроенную им версию. Теперь успокоился. И сказал почти сочувственно:

— Возможно, хорошему, опытному адвокату и удалось бы вытащить ее.

— А у нее какой? — спросила я, старательно выговаривая каждую букву.

— Что вам сказать? Недавний выпускник. Это его второе дело.

Я уже затворила за собой дверь и вдруг подумала: а может, надо было рассказать ему о Ларе все? Вернуться?.. К счастью, даже в той своей панике я сообразила: нет, не надо. Он выслушал бы с тем же вниманием, но мог бы и истолковать по-своему, и все обернулось бы против нее.

Теперь я страшилась встречи с Ларой. Что я ей скажу, что посоветую, чем утешу? Я шла, не видя ничего вокруг. И вдруг остановилась — Дима! Дима, вот тот адвокат, который вытащит ее! Вытащит, защитит, спасет. Ведь он же вытащил Камушкина, а там было гораздо сложней, запутанней. Передо мной возникло Димино лицо, серьезное, внимательное, сосредоточенное — так читал он письмо Лариной бабушки… Да-да, Дима. Как это не пришло мне в голову сразу? Теперь я шла быстро, почти бежала.

Лары не было. Ушла рано утром и не приходила. Прочитала ли она записку?

— А как же, — сказала Моисевна. — Наверно, сто раз прочитала. Я говорю, давай чай пить. А она читает и читает.

Мне ничего не оставалось. Сидеть и ждать. Я сидела и ждала.

Всю ночь.

Лара не пришла. Я поняла: и не придет. Мне невмоготу было больше оставаться здесь. Я ушла. С тем, чтобы не возвращаться. И вернулась — а вдруг?

Никакого «вдруг». Лара не приходила.

Моисевна обрадовалась.

— А чего вам уезжать, — оказала она, — квартира бесплатная, пожалуйста.

И я на какое-то время забыла о Ларе. Господи, какая жалкая, какая бесприютная девчонка! «Издержки общества» — надолго же застряли во мне те давние Димины слова. Но кто же виноват в этих «издержках»? В том, что девочка оказалась в такой страшной, такой трагической изоляции? Во всяком случае, не она сама. Что же с ней будет дальше? На первых порах это я еще могу предвидеть. Судить ее, по всей вероятности, не будут. Скорее всего передадут на усмотрение комиссии по делам несовершеннолетних. Что же комиссия? А комиссия направит ее, скажем… ко мне. И вот она у меня. Она моя на целых полтора года. Я учу ее умываться и чистить зубы, рассказываю на ночь душещипательные истории. За это время она прочитает полторы книжки. Учителя вытащат ее за уши, наставят троек и переведут в следующий класс. Евдокия Никифоровна — кровь из носу! — добьется: она научится шить и получит разряд… Ну а дальше? А вот это, увольте, этого я уже разглядеть не могу. Но может статься и такое. После этих полутора лет она, возможно, будет уже не только прятать краденое, но и воровать, приобретет шприц и добудет наркотики… Возможно, возможно, все возможно. Ведь вернется она сюда же, в эту квартиру, в этот же мир, который уже однажды вытолкнул ее…

— А то давайте чай пить, — робко сказала девочка.

Я осталась бы, я непременно осталась бы с ней, если бы не решила перед отъездом зайти к Лариной бабушке. Зачем? А вот этого я не знала.

Моисевна печально попрощалась со мной. Кстати, у нее есть имя — Тоня.

— А Ларочка ночевала у меня, — сказала бабушка. — Я было обрадовалась — вернулась. Нет, не вернулась. Переночевала и ушла.

Я пришла на вокзал рано. В моем купе еще никого не было. Я села на свое место, такая тупая-тупая голова. Я могла бы просидеть так долго — покуда поезд не остановится на моей станции. Но пришлось подняться и выйти, чтобы дать разместиться моим спутникам.

Я вышла в коридор. Поезд должен был вот-вот тронуться. Я подошла к окну, раздвинула занавески. Мимо окна летели сухие листья, бумажки, разный мелкий дорожный сор… И вдруг я увидела Лару! Она стояла боком к ветру и придерживала косынку, которая так и рвалась из рук.

Я попыталась опустить окно, ничего не получилось. Я стучала по стеклу, махала рукой. Она меня не увидела…

Поезд уже гнал вовсю. А она все стояла и стояла передо мной. Девочка на ветру.

Я долго не входила в купе, смотрела в окно и думала.

И продолжаю думать.

Даже если мы просеем сквозь мелкое сито и выудим их всех до одного, всех, сколько их есть, всех Моисевн, всех Валек-профессоров, всех-всех, и запрем их у себя, в наших спецухах, на полтора года — ничего этим не решится. Потому что решается не у нас. Мы нужны, мы, конечно, нужны, но решается не у нас. Решается по другую сторону нашего забора.

А что до меня, то со мной вот как. Если в результате всех моих усилий и стараний всего лишь десять… или даже пять… нет, пусть одна — одна! — найдет в себе силы, вырвется в настоящую жизнь, я буду считать, что я там не напрасно. Я понимаю, такая статистика никого не устроит. Но это моя статистика.

На вокзале меня ждал Дима.