Полторы минуты славы

— Обыкновенная. Я не хотела тебя расстраивать, ведь при сотрясении мозга нужен покой. Но раз ты все равно с кровати вскакиваешь, тебе лучше все знать. Тебя милиция ищет!

— Естественно, — нисколько не огорчился Федя. — Милиция и жена.

— «В связи с совершением тяжкого преступления...» — процитировала Милена что-то казенное. — Даже по телевизору было так объявлено.

— Что-о-о? Какого такого тяжкого?

— Обыкновенного. У вас в павильоне нашли убитого мужика, которого никто не знает. Вот теперь тебя и ищут. Мужика-то зарезали именно в туночь. Понимаешь?

Милена, намекнув на туночь, хотела прильнуть к Фединым губам, но он успел увернуться. Ей досталась щека, усаженная проволочной щетиной.

— Я никого не резал! — простонал Федя. — Ты же там была и все видела!

— Ничего я не видела! Мне никто, кроме тебя, не был нужен. Я по сторонам-то не смотрела. К тому же в павильоне свет не горел. Но я всегда буду на твоей стороне! Я буду с тобой!

— Не надо! Я хочу домой!

— То есть в тюрьму? Я звонила Маринке: она говорит, раз ты пропал, то тебя милиция ищет как подозреваемого!

Федя совсем рассвирепел:

— Боже, какая дура! Разве я пропал? Ты же сама меня и увезла! Теперь вот вези назад и объясняйся!

— Федя, я не дура. Я все понимаю! — заговорщически прошептала Милена. — Да, я теперь только сообразила, зачем ты меня в павильоне ждал. Вспомни: ведь ты мне той ночью бежать вместе предлагал. В Колумбию! Ты говорил, что у тебя друзья есть в колумбийском посольстве. Нам и надо было бежать! Но я что-нибудь придумаю. Я с тобой, я тебя никогда не выдам. Теперь ты мой!

«Я брежу! У меня сотрясение мозга, и я брежу! — подумал Федя, холодея на атласной подушке. — Или все-таки это мне снится? Голова трещит, в боку колет, и я ничего не помню. Я кого-то зарезал? Я хотел отвезти Беспятову в Колумбию? Я занимался с ней сексом до обморока?.. А чьего, интересно, обморока? Моего, конечно!.. До чего дрянная пьеса! Отчего я не могу ничего сделать? Я режиссер, актеры — глина в моих руках. У меня не может болеть голова! И бок впридачу! У них пусть болит...»

Сквозь густеющую марь он увидел изумленные глаза и свесившиеся к нему груди Мерилин Монро.

— Бедненький, — вздыхала она. — Совсем плохо тебе, да? Тогда усни. Надо поспать! Валентина говорила, можно дать диазепам. Сейчас, сейчас, у меня тут приготовлено... Ты уснешь, тебе станет легче, и мы долго-долго и по-разному будем любить друг друга. Вот, глотни... Молодец! Ну и что из того, что ты кого-то там пришил? Мне все равно! Это не страшно, что пришил. Я сама как-то получила полтора года условно. С выплатой. Это все ничего...

Тьма снова сомкнулась над Федей, поглотив и розовую, и бледно-зеленую, и все прочие краски мира. А тишины не было: в левой стороне головы, куда больнее всего ударил испанский сундук, шла нескончаемая стукотня и что-то гудело там и подвывало электрическим струнным голосом.

— Федя никого убить не мог. Это нонсенс! Его — да, могли убить, но он — никогда.

Самоваров слушал и про себя усмехался. Он знал, что ни за кого нельзя вот так категорически поручиться. Однако люди привыкли думать, что знают ближних лучше, чем себя, и охотно дают им самые окончательные и решительные характеристики.

Катерина Галанкина отличалась особой решительностью. Ведь, ставя пьесы, она по самой своей должности обязана была знать бесповоротно и твердо, сколько лет Гамлету, от бездарности или от избытка таланта страдает Костя Треплев и каким образом Конек-Горбунок в исполнении пожилой тощенькой актрисы может на своих поролоновых горбах унести за три моря дюжего, отлично откормленного тридцатидевятилетнего Дурака.

В супруге Феде Катерина была уверена даже больше, чем в Коньке-Горбунке. Она знала его слишком давно и глубоко, до печенок. Да, Федя импульсивен, вспыльчив, безрассуден, но на насилие не способен. Ее, Катерину, он в жизни пальцем не тронул! Хотя было за что.

Самоваров сам не стал бы трогать Катерину пальцем. И не только потому, что она была очень крепка физически и сразу дала бы сдачи (хотя и поэтому тоже!). Было что-то опасное, сильное и непростое в самом покрое ее смуглого лица, в резких движениях, в рокочущих глубинах голоса, богатого, театрального, неестественного.

— Она должна быть темной и страстной! — заявила Настя, когда узнала, что Катерина зачем-то придет к Самоварову.

— Прямо-таки должна? С чего ты взяла? — удивился он.

— Да ведь она Катерина. Как ты не понимаешь! Сам вспомни: в классической литературе Катерины всегда страстные брюнетки, а Лизы, наоборот, кроткие блондинки. Они бедные, их обижают, они топятся.

— Катерины топятся не хуже, — возразил Самоваров.

— Ну и что! Они по-другому топятся, от избытка сил и страстей, а Лизы от слабости. Уж не знаю, почему так выходит, но это закон. Гениям виднее!

Гении в случае с супругой Карасевича оказались правы: она с порога начала проявлять вполне катеринистый характер. Она властно потребовала, чтобы Самоваров отыскал ее пропавшего мужа! Правда, она долго не верила в Федино исчезновение, ждала, что он объявится. Но теперь уверена — Федя действительно пропал.