Полторы минуты славы

— Все это очень грустно. Знаете, не хочу обнадеживать — я вряд ли смогу заняться поисками вашего мужа. Будем надеяться, что усилия милиции не окажутся напрасными. Возможно, я был бы в состоянии дать вам пару разумных советов, но я совершенно не знал вашего мужа. Я не представляю его круга знакомств, образа мыслей и действий. Потому не буду долее вас задерживать...

— Образ Фединых мыслей? Он дурак! — живо прервала его Катерина. — То есть он образованный, профессионально состоятельный, небесталанный человек. И при этом дурак полнейший!

— Как это? — удивился Самоваров.

— Концов и начал он не видит, связи событий не понимает, чувства реальности никакого, идей тоже. Так, мутный поток сознания. Наверное, это и есть мужская логика? Порет какую-то чушь и при этом выглядит мудрецом. В нем сильна авантюрная жилка, причем он умудряется самые нелепые прожекты впарить вполне разумным людям. Харизма, сплошная харизма! У него бешеный темперамент, левый глаз немного косит, многие говорят, что он напоминает Петра Первого. Издали, конечно... И с пьяных глаз...

— Скажите, а когда вы видели его в последний раз?

— На той злосчастной вечеринке. Вернее, после нее. Федя перебрал и стал нетранспортабелен. Мы решили — пусть на антресолях отоспится.

— Как по-вашему, что с ним могло случиться?

Катерина опасливо оглянулась на дверь, будто музей кишел тайными агентами, и сказала, трагически понизив голос:

— С ним могло случиться все, что угодно!

Она придвинулась еще ближе к Самоварову, схватила его за рукав горячей сильной рукой.

— Я не стала говорить это в милиции, — еще тише, на совсем уж шаляпинских, еле слышных низах проговорила она. — Это ни к чему бы не привело — сами знаете, какие ограниченные люди там работают. Придумали бы еще парочку абсурдных версий. Но вам надо знать все! Так вот, когда Федя набирается под завязку, он делается недвижим, как колода. Он спит до полудня каким-то мертвым, гипнотическим сном, и разбудить его невозможно, даже если стукнуть сковородкой по башке.

«А ведь она пробовала это!» — догадался Самоваров и поежился.

Катерина продолжала:

— Но это первый вариант. Есть и вариант номер два! Спящий как колода Федя вдруг почему-то просыпается, и тогда он начинает танцевать мамбу, читать стихи, лезть к женщинам, бить мужчин и вытворять прочие глупости. Минут через тридцать-сорок он снова ослабевает, валится где попало и засыпает до утра, на этот раз беспробудно.

— И в эти минуты просветления он мог... — догадался Самоваров.

— О нет! Только не убийство! Он не обидит и мухи.

«Далась всем эта муха!» — проворчал про себя Самоваров, а вслух возразил:

— Вы сами сказали, что, проснувшись, ваш супруг бросается бить мужчин.

— Но не до смерти же, а так, слегка! Поймите, он пребывает как бы в трансе. Все-таки чаще он танцует мамбу и лезет к бабам.

Самоваров гнул свое:

— Погодите! Если поблизости нет баб, зато появляется подозрительный незнакомец...

— Нет и еще раз нет. Никогда! А вот женщину какую-нибудь... запах которой я чую... он встретить мог. Что дальше? Да не знаю что! Дальше моя интуиция отказывает — у меня голова Ибсеном забита. Ну, Федя, гадина, только найдись! Господи, как я устала! Всех возможных баб мы обошли и обзвонили. У меня уже в мозгу вибрация от телефона! Ну, Федя, паршивец!

И она сердито топнула своим садистским каблучком. Она злилась, но не плакала. Похоже, она ни разу не плакала оттого, что исчез Федя, лишенный логики. Она только сердилась. Да она, наверное, никогда и не плачет. Она по-прежнему ставит Ибсена и соблазняет мальчиков, эта страстная Катерина. Да, классики имена своим героиням давали не зря!

— Ты думаешь, я буду доказывать алиби разных кудрявых оболтусов на радость их мамам? Или искать пропавших режиссеров по запаху, воображаемому их женами? Да ни за что! Я и сказал это обеим дамам.

Так говорил Самоваров, когда вечером они с Настей возвращались домой.

Они шли привычной улицей, но теперь ее трудно было узнать — цвели дикие яблони. Они выстроились вдоль тротуара, как парад белых привидений, и даже немного фосфоресцировали в темноте. Самоваров знал: через неделю волшебство кончится. Лепестки облетят, и останутся просто неприхотливые кривоствольные деревья, которые так выручают озеленителей Нетска. Яблони эти легко приживаются, выносят самую жестокую стрижку, а их яблочки-ранетки величиной с горошину не привлекают ни мух, ни прохожих, а лишь зимних птиц и отчаянных мальчишек, которые и без того лопают все подряд: уголь, мел, чипсы, спичечные головки, паслен-дурноголов, сухую лапшу...

Самое невзрачное дерево, но эта неделя в мае!..

— До чего же хорошо! Понимаешь японцев — они празднуют такое, — сказала Настя яблоням. Но тут же вернулась к самой занимательной теме последних дней: — Если Карасевича убил тот самый маньяк, что и неизвестного...