Полцарства

Известие о том, что беглец сел в обратный поезд, мигом восполнило недосып. Саня почувствовал крылья и радостно, теперь уже не отвлекаясь на посторонние мысли, погрузился в работу – пока администратор не сообщила ему, что последний записанный на сегодня пациент отменил визит. Вот подарок так подарок!

По правилам нужно было дождаться конца рабочего дня, но сегодня Саня не мог ждать. Он сорвался и через полчаса был в палате у Ильи Георгиевича.

Старик, осознавший за прошедший день, что за неприятность случилась с его здоровьем, был тих и подавлен. Внук уже успел позвонить ему, но разговор не задался. Кроме сурового «Дед, прости» Пашка не нашёл слов утешения.

Ощутив наплыв стародавней, унаследованной от бабушки нежности к родным и друзьям, Саня обнял старика и наобещал ему с три короба – здоровья, жизни земной и вечной, Пашкину успешную сдачу экзаменов и даже поездку на речные просторы, навеянную вчерашним Софьиным атласом. Он врал щедро и с удовольствием. Временами ему казалось, что это даже и не враньё, а хитроумная отмычка, доступ к тайным резервам больного, способным повернуть старение вспять.

Около двух ночи на вокзал прибыл Пашкин поезд. По лунному бетону платформы потянулись люди с чемоданами. Они двигались неслышно, как тени, – гул их голосов и шорох колёсиков был смят громом сильного, молодого ветра. Он принёс из ночных дворов медвяный дух черёмухи и смешал с запахом шпал.

Стоя к ветру лицом, Саня до слёз напрягал зрение, но никак не мог различить в толпе своего ребёнка. Только когда перрон совсем опустел, из дальнего вагона в свет фонарей вышел стриженый Пашка со спортивной сумкой в одной руке и Агнеской на поводке в другой. Увидев Саню, он на секунду застопорился, а в следующий миг с перекосившимся от плача лицом побежал ему навстречу.

За короткую дорогу в такси Саня понял, что Пашкина беда, покачавшись в поезде, обрела иной масштаб. Частности вроде предательства друга или разогнанного приюта уже не волновали его. Уткнувшись мокрым лицом Сане в плечо, он с космической высоты созерцал планету людей и жаловался почти что белым стихом:

– Александр Сергеич, не в этом же дело! Даже если не будет войны и все станут добрыми, полюбят животных. Какой смысл? Всё равно всё живое, весёлое пропадает навеки! – говорил он, не смущаясь шофёра, как если бы пилот звездолёта, нёсшего их через галактику, не знал земных языков. – Не будет больше этих морд, этих глазок, хвостиков весёлых! И я от этого, блин, схожу с ума! Что дед умрёт, и все, и даже Наташка! Её волосы, такие клёвые, зароют в землю или сожгут! Зачем мне тогда бороться за мир и здоровье, если всё так заканчивается?

– Паша, ты послушай меня! Мы со всем этим разберёмся. Мы что-нибудь придумаем, я тебе обещаю! – в ответ городил Саня. А с чем разберёмся? С новым ли приютом? Или с тем, чтобы «живое не пропадало»? – этими вопросами он не задавался, сосредоточившись на ближайшей цели – успокоить ребёнка.

Когда переезжали через реку, Саня немного опустил форточку. Тот самый ветер, что смешал на платформе мёд весны и дым вокзала, охладил вспотевший Пашкин лоб. Агнеска, вытянув морду, языком ловила поток прохлады. «Ну вот… – вздохнул Саня, заметив, что Пашка на его плече закрыл глаза. – Пусть отдохнёт, а дальше будем думать».

61

Разбежалась весна и запрыгнула в зелёное лето. Майские дни вывернули Москву с её бледной межсезонной изнанки на лицо. По всем дворам, где росло хотя бы одно дерево, пошёл густой зелёный шелест, зацвели клумбы, и сирень уже была на подходе. Всё это, словно впервые, увидел Саня, отправившись утром другого дня на работу. В небольшой перерыв между сменами ему предстоял визит к начальству. Сане была нужна неделя за свой счёт – заняться Ильёй Георгиевичем и попутно настроить Пашку на экзамены. Да и сам он, сказать по правде, в нынешнем состоянии не чувствовал себя вправе принимать пациентов.

Объясняя причины, он рассказал всё как есть: про собачий приют, про поджог и Пашкино разочарование в человечестве, и про деда с инфарктом. В ответ старший коллега посоветовал Александру Сергеевичу Спасёнову не взваливать на закорки планету, так уж сразу всю целиком, а ставить задачи по силам. Но отпуск всё-таки дал.

Выйдя из поликлиники, Саня по привычке пошёл через парк, свернул на орешниковую тропу и опомнился только у шахматного павильона.

За прошедшие сутки территория Полцарства изменилась неузнаваемо. Обгорелую сетку сняли, выкорчевали баскетбольный щит, а саму площадку, где жили в мире Пашкины питомцы, засыпали свежим песком. Исчезла лавочка, вместо качелей на берёзах болтались обрезки тросов. Зато у северной стены павильона расцвела черёмуха и укрыла пенистым кружевом осиротевший дом. Она белела в зелени леса торжественным воплощением всех праздников – Рождества и Воскресения, венчания и Дня Победы.

Поглядев на неё с волнением, как в ту невероятную ночь Пасхи, когда жизнь берёт верх над смертью, Саня собрался уже идти, как вдруг увидел слева от крыльца прислонённый к стене «мусор» – доску от качелей и старую смешную табличку «Приют “Полцарства”» с Пашкиным телефоном.