Полуденная буря

Водицы бы испить после такого потрясения. Отвар сушеной земляники и мяты в котелке, не снятом с рогульки, уже остыл. Как ни крути, а все же осень начинается. Того и гляди, задождит, повеет холодным ветром с недалеких гор. Успеть бы до Лесогорья добраться. Там кажущиеся непроходимыми чащобы да буреломы самую малость, но защищают от стужи, не дают ледяным ветрам прорваться.

Когда я пил, отхлебывая прямо из котелка, зубы стучали по металлу. Надо же! До сих пор в себя прийти не могу...

А что же мои спутники? Как я раньше о них не вспомнил? Хорош, нечего сказать, одни свои кошмары и беспокоят.

Я огляделся.

Они еще спали, но, судя по всему, тоже находились во власти неприятных сновидений.

Гелка, свернувшись клубочком, тихонько поскуливала и дергала плечами. Бедный ребенок! Сотник, задрав вверх бороду, что-то несвязно бормотал. Отрывистые слова, похожие на команды. Похоже, руководит какой-то схваткой, но смысла не понять. Что там происходит с Мак Кехтой, по другую сторону костра, не видно, но приглушенные полой плаща хриплые вздохи говорили все о том же.

Я хлопнул в ладоши:

– Эй, подъем! – И еще раз, погромче: – Хватит спать!

Пригорянин и сида отреагировали моментально. Еще бы! Походная выучка! Да я и сам был бы рад, когда бы кто вырвал меня из недавнего сновидения.

– Ас’кэн’э! Проклятие! – Мак Кехта вытащила до половины один из мечей. – Баас эр шив’... Смерть на вас...

Сотник тряхнул головой, как застоявшийся конь.

– Мор и глад! Что это было?

Толкая упрямо не желавшую просыпаться Гелку в плечо, я ответил:

– Сон, всего лишь сон. – И добавил: – Ни ас’пе клив, феанни. Нет нужды в оружии, госпожа.

– Ну и ну! Вот тебе и сон! – Глан схватил котелок, приложился, проливая отвар на бороду. – Мор и глад!

Куда девалась его обычная сдержанность? Впрочем, что мне известно о человеке, прожившем зиму по соседству? Ничего почти. Даже настоящее имя узнал два дня назад.

Мак Кехта сжала виски ладонями, шепча что-то одними губами, без голоса. И ее проняло. Интересно, мы один кошмар все видели или каждый свой?

И тут проснулась Гелка. Увидела нас, всполошенных, с перекошенными лицами, и беззвучно расплакалась. Слезы ручьем.

Утешальщик из меня, как из липы рукоять для кайла.

– Тише, белочка, тише. Все хорошо. Мы здесь...

Она кивала и всхлипывала.

– Да что ж ты плачешь? Это был сон. Всего-то...

Она опять кивнула. Пришлось прибегнуть к старому доброму средству – дать отпить из котелка.

Девка зацокотала зубами о край. Больше расплескала, чем выпила. Но помогло. Вот уже и всхлипывания тише стали. Потом Гелка перевела дух, выговорила с трудом:

– Я не от страху плачу.

Вот те и нате!

– А от чего же, белочка?

– От радости. Думала, не увижу вас больше.

– Ну, разве можно так? Куда ж мы денемся?

– Так-то оно так, а боязно... – И добавила совсем робко, а потому еле слышно: – Молчун... А я сидом была...

– Да ну?!

– Угу. Во сне. Это плохо? Меня Пастырь Оленей накажет теперь?

Вот дуреха. Против воли собственные страхи исчезают, когда слышишь такие наивные суждения.

– Не бойся. За что тебя наказывать? Если б Сущий за сны карал, спасенных бы не было.

Гелка вытерла нос рукавом.

– Что ты видела? – спросил я и осекся. А ну как, вспоминая, вновь разрыдается?

– Я сидом была. Мы в лесу этих, как их... болгов поубивали. Корень забрали. Тот самый. Пяту...

– Пяту Силы?

– Угу.

– Ты, белочка, если не хочешь, не рассказывай.

– Нет, чего ж. Я уже не боюсь. Жалко болгов. Они не трогали никого. Песню пели. А их...

Я бросил косой взгляд в сторону Мак Кехты. Пусть попробует ляпнуть что-нибудь навроде: мохнатые твари, высшая раса, благородные цели... Не погляжу, что ярлесса, по шее накостыляю. И за мечи взяться не успеет. Перед глазами воочию предстали окровавленные бесформенные туши... Нет, не туши. Туши у зверей. Тела болгов. И злобная радость в глазах сидов, кромсающих их плоть острой сталью. Странная раса. Всех иных за зверей держит, слова доброго не скажет, а сами что творят? Ни один зверь такого не удумает. Сидов зверями назвать – всем хищникам лесным оскорбление.

Мак Кехта молчала. Продолжала держаться за голову, будто страшась, что лопнет черепушка. Вот и молчи. Все одно, сказать тебе нечего. Не оправдаешься никак.

– Потом мы на лодочках плыли, – вела Гелка дальше. – Чудные такие лодочки. Маленькие, ровно игрушки. А потом рыбина выскочила. Из-под воды. Страшенная. Ротище-то... Во! – раскинула руки, стремясь показать величину поразившей ее воображение пасти.

– Верно, белочка, верно. Это хватун-рыба. У нас ими детей пугают. Не ходи на пруд – хватун-рыба утащит.

– И утаскивала?

– Случалось, – не стал я кривить душой. – Только давно это было. Еще моему отцу его дед сказывал. Теперь их мало осталось, а может, и нет вовсе. И в прудах они не водились.

– Это хорошо. А то я в реку не пойду – боюсь.

– Да она и в реке не водится. Только в Озере. Далеко-далеко, на Юге.

– Постой, Молчун, ты ровно знал все про рыбу и про лодочки?

– Знал, белочка, знал.

– Как так?

– Я тоже сон видел. И сидом был. В той лодке, что рыба разбила, я сидел.

– Бедненький...

– Ну, уж и бедненький. Это ж во сне.