Полуденный бес

– Вот видите! – засмеялся издатель. – Мне хватило одного слова, чтобы сломать ваш стереотип сознания. Вы не спросили: почему дискотека будет на кладбище? Вас удивило, что она будет именно на армянском кладбище. А стоило мне построить фразу иначе: например, дискотека на еврейском кладбище, – и ваше сознание возмутилось бы против антисемитизма. Но в нашем случае оно не возмущается, а недоумевает. Привычный стереотип кощунства не работает. Конечно, никакой дискотеки не будет. Это всё фикция, симулякр… Мир – это мое развлечение.

– И это называется постмодернизмом?

– И это называется постмодернизмом.

Молодой человек поскучнел, оставил Джона и расхлябанной походкой направился к дивану, где сидела маленькая и очень некрасивая девица с покрасневшим носиком. Она непрерывно курила и смотрела на всех отрешенным взглядом. Ее взгляд говорил: эй, вы, обратите внимание, как вы мне все неинтересны! Молодой человек подсел к ней, выхватил из ее пальцев зажженную сигарету и нервно задымил. Половинкин услышал ее свистящий шепот:

«Ты с кем говорил? Ты его реально знаешь? Наверняка это стукач!»

«Его Сидор привел».

«Сидор сам стукач!»

Выходя из комнаты, Джон столкнулся с Барским.

– О чем это вы болтали с Крекшиным?

– Крекшиным?

– Забавнейший тип! Приехал из Саратова длинноволосым волжским босяком, похожим на Максима Горького, и уже перебаламутил половину столичной интеллигенции. Занимается всем подряд: стихами, прозой, сценариями… Издает журналы, организует какие-то хеппенинги.

– Например?

– Например, в начале перестройки наша интеллигенция бросилась рассказывать народу о сталинских временах. О том, в каком несчастном положении он тогда оказался. При этом, странным образом, благосостояние всезнаек неуклонно росло, а народа – неуклонно падало. На это старались не обращать внимания. Крекшин же написал, что цена народного трибуна прямо пропорциональна марке его машины и шубе его любовницы. Заметьте, он написал это без всякого осуждения. Как бы даже с одобрением.

– По вашему, Крекшин – нашептывающий низкие истины Мефистофель? Мне он не показался таким. Волнуется, мечтает издавать какой-то журнал. Хочет быть мостом для нового поколения…

– Это он вас прощупывал. Нет, Крекшин не дьявол. Он – виртуоз пустоты. Понимайте это как хотите.

– Значит, он и мецената надует? – задумался Половинкин.

– Не сомневайтесь! Я слышал конец их разговора. Слава напечатает стихи дочери этого индюка так, что это будет издевка, но меценат этого не поймет и останется доволен. А приятели Крекшина будут хохотать над ним.

Джон не заметил, как они снова оказались на кухне. Священник с распаренным лицом продолжал глотать обжигающий чай.

– Что, Петр Иванович, похмельный синдром? – с насмешливым участием спросил Барский. – Крепко, крепко вы вчера с Сидором Пафнутьевичем поспорили о вопросах веры!

В кухне появились еще трое… Внешность одного из них привлекла внимание Джона. Он не мог вспомнить, где он видел это прозрачное, точно снедаемое необратимой болезнью лицо, эти утонченные черты, прямые волосы с косой челкой, перечеркнувшей мраморный лоб, этот взгляд, неподвижный и обращенный вовнутрь или проникающий сквозь людей и предметы, как если бы ему было больно касаться грубого материального мира.

– Кто это? – тихо спросил он Барского.

– О-о! Это замечательная личность! – с почтительностью отвечал Лев Сергеевич. – Кирилл Звонарев, поразительный русский тенор! Исполняет романсы, предпочитая самые редкие и сложные. Его нельзя слушать без слез, если в вас есть частица внутреннего русского, по выражению Пришвина. А в вас, Джонушка, непременно эта частица есть. Ах, если бы он согласился нынче петь! Вот мы его самого спросим…

Барский подошел к Звонареву и вежливо поздоровался. Певец отвечал слабым голосом.

– Специально из Питера? – спросил Барский.

– Нет, проездом…

– Будете петь?

– Я обещал Перуанской.

– Зачем вы спрятались на кухне?

– В комнатах очень накурено.

– Да-да, ваша астма… Вам, голубчик, нельзя жить в Ленинграде. Почему вы отказались уехать в Италию?

Звонарев мягко улыбнулся, но в этой улыбке чувствовался твердый ответ: нет, он не уедет в Италию. Барский хотел познакомить Половинкина со Звонаревым, но в этот момент от стены отделился коренастый невзрачный парень с распухшим лицом и нагловатыми глазками.

– Витя? – не слишком дружелюбно сказал Лев Сергеевич. – И ты здесь? Как расходится твой последний роман?

– Сегодня подписал договор на пятый тираж, – самодовольно ухмыльнулся романист. – Как всегда, надули! Но я не внакладе. Мне наплевать на русские гонорары. Зарубежных-то переводов я им не уступил. Между прочим, завтра подписываю договор на телевидении. Вот где настоящие деньги! Они говорят: вставь в новый роман, чтобы герой курил такую-то марку сигарет. Озолотишься на рекламе. Вот говорю, блин! Где ж вы раньше были? Слушайте, Барский! Сид сказал, вы привели какого-то американца. Это реальный человек или фуфло? Познакомьте меня с ним!