Полудержавный властелин

— Треть за Мустафой, треть за переселенцами, треть за князьями и государями, — отрезал Шемяка. — Чад и домочадцев, кто в рабство не продан, увезти на Москву и сажать по нескольку человек в наши села.

Правильно, там следующее поколение уже православными станет. Опять же — никакого насилия и запретов, просто все друзья и знакомые вокруг поголовно крещеные. И даже мечеть есть, но в столице княжества. Там же и мулла. Многие ли в таких условиях удержатся от перехода в православие?

— Верных людей надо в Самарху послать, — полутвердительно-полувопросительно сказал Мустафа.

— Зачем?

— Торговый двор ставить. Там урусам не дадут, а нам могут. И в Хаджи-Тархан сходить, там купцы, кто хочет такой же двор поставить, московский товар продавать.

Ай, парень, молодец! Одним махом решил нашу логистическую проблему. И подложил здоровенную свинью Кичи-Мухаммеду.

— Только надо общие уставные грамоты подписать и докончание на всех, — дополнил его Шемяка.

Ну да. И будет у нас Волжская Ганза.

По дороге домой придумали, кем заселять казанскую треть — вятскими же! Каму они знают, себя в обиду не дадут, да и черемисам поспокойнее будет, а то больно полюбили их трясти и обдирать. Опять же, на Хаджи-Тархан из Казани ходить куда ближе, чем из Хлынова. Глядишь, и на Каспий за зипунами выйдут, пойдет казачество на юг…

Снова на первый план вышли мирные дела, заслонив военные хлопоты. Войско отведут назад воеводы, пушечный наряд вернется на Москву, насады и прочее плавающее разойдется по волжским городам от Чебоксаря до Углича. А мне надо думать, где делать школу для рынд и что в ней преподавать. Верней, что преподавать я догадываюсь, беда в том, что учебников по военной логистике, топографии, медицине нет и делать их, в общем-то, не из чего. А опытные в этом люди частенько разговаривают исключительно на русском командном и в педагоги никак не годятся.

В Нижнем я сделал выбор в пользу десяти дней верхом, а не двух недель против течения и ускакал в Москву. Уже в сенях дворца меня огорошили двумя новостями: во-первых, у меня родился второй сын, во-вторых, меня ожидают четыре оборванца.

Я тут же метнулся на княгинину половину, дабы поцеловать Машу и посмотреть на запеленутого сына издалека — мамки да няньки, натасканные мню же, не пустили в дорожной одежде до ребенка. Пришлось идти разбираться с оборванцами.

— Третьего дни прибегли, — бухтел, пока мы шли сенями и переходами, путный боярин. — Глаголят, слово и дело к великому князю.

— Оборванцы? — недоуменно глянул я на докладчика.

— Крест целуют, что от тебя посланы были.

В палате на задворках хозяйственного крыла нам навстречу поднялись два исхудавших человека, два же других неотрывно молились, стоя на коленях против маленькой иконы.

Я вгляделся в лица… Вроде знакомые, но сильно измождены и обросли, не узнать.

— Пане княже… — начал тот, что пониже и меня как молнией ударило.

— Бедржих! Головня! Отче Авраамий!

Глава 9 Отчет о командировке

Илюха Головня подумал, умакнул перо и продолжил писать.

За подробный отчет о хожении на собор и обратно его засадил великий князь Василий сразу же, как их накормили-напоили да расспросили. Причем и расспрашивали, и кормили порознь, да и сейчас он корпел над листом бумаги в одиночестве, мучаясь от невозможности переспросить у товарищей.

Тогда, в Фераре, кир Авраамий к отчаянию Илюхи запретил даже думать о бегстве, ибо долг христианский велел принимать муки, ниспосланные Господом. И порешил идти увещевать митрополита Сидора отступиться от унии, отчего иереи друг на друга возвышали голос, да так, что их на дворе слышали. И митрополит зело на владыку Авраамия раззлобился, и посадил на неделю за приставы на хлеб и воду — одуматься.

Симеон остался неприкаянным и согласился съездить с посланцами князя до Болоньи, посмотреть на тамошний университет, о чем особо просил князь-Василий. Обернулись они с Бежихом и Симеоном за три дни, пока Авраамий молился в узилище, а иерархи заседали на соборе, посмотрели на буйные землячества франков, немцев, фрягов и даже чехов с поляками. Одному такому чеху, детине лет тридцати, проверенным способом поставили выпивку с закуской, а когда он пришел в разговорчивое состояние, то и расспросили.

Молодец жрал как не в себя, видать, житье ученическое не шибко сытное, но успевал честно отвечать на вопросы.

— Школ у нас три. Главная — глоссаторская, древние римские законы да правды изучает, другая лечение и третья богословие и право церковное.

— А риторику с филозофией?

— А как же, — рыгнул студиозус и всосал чуть ли не пол-кружки вина, — и риторику, и геометрию, и сочинения латинские и греческие.

В харчевню тем временем ввалилась еще компания студентов, среди которых русичи с недоумением увидели женщин.

— Жены, что ли? — подивился Илюха.

— Не, — сыто объяснил чех, — учатся с нами.

— Это что, — вытаращился Симеон, — баб в сколию допускают?

Студент с превосходством поглядел на него и снисходительно объяснил:

— И до учения, и среди учителей женщины есть.

Симеон аж перекрестился.