Полудевы

– Я оставил там несессер и хочу взять его, – сказал Сюберсо, снизойдя до того, чтобы несколько успокоить простодушную женщину.

Привратница дала ключ. Жюльен взбежал на третий этаж так же быстро, как во время предстоящего свидания. Наконец-то он желал чего-нибудь. В состоянии такого душевного расстройства, в каком он находился, он рад был охватившему его желанно увидать эту комнату-соучастницу, хотя бы и пустую, и при том в доме, который посетила смерть.

Однако смерть ничего не изменила там; он убедился в том, когда зажег свечу, как всегда, стоявшую на низеньком буфете в прихожей.

Ни один стул, ни одна картина не были переставлены как в этой, так и в столовой комнате, через которую он прошел, только по воздуху чувствовалось, что дом был не жилой, но это неприятное сознание смягчалось тем тонким ароматом, который надолго после себя оставляют женщины, долго одевавшиеся, раздевавшиеся и спавшие в покинутых комнатах. Особенно же это ощущалось в их комнате, в «комнате Сюзанны»; этот аромат пропитал воздух, складки драпировок, одеяла, несделанную постель; он в виде эссенции исходил из наполненных флаконов и испарялся невидимыми атомами, накладывая на все мельчайшие принадлежности туалета, которые Мод не успела или не хотела унести за собой, свидетельство о недавнем ее присутствии здесь.

Сердце Жюльена сжималось от волнения, когда он вошел, зажег свечи в канделябрах у камина и увидел знакомую обстановку их комнатки, бывшей свидетельницы их частых свиданий долгими зимними вечерами. Воспоминания, призраки, от которых он бежал незадолго перед этим у дверей своей квартиры, теперь сами бежали от него, хотя он старался вызвать их. Для большей иллюзии он сел даже в кресло у окна и закрыл глаза, прислушиваясь к шуму экипажей, но между вчера и сегодня была черная пропасть, и тщетные усилия только заставляли его еще более страдать. Полный отчаяния, он встал со стоном и инстинктивно стал искать какое-нибудь орудие, предмет, который мог бы причинить ему смерть.

«Я страдаю!..»

Отвращение к жизни овладело им окончательно. Он бросился на кровать, стал сбрасывать одеяла, зубами рвал простыни, своим нетронутым видом даже не напоминавшие ему отсутствующую, в нем горело страстное желание разбить прошлое, и он перерывал постель, подобно тому как ребенок бьет предмет, о который споткнулся. В то время, когда он предавался такому безумию, из-под подушки выпал какой-то предмет тончайшего батиста, оказавшийся сорочкой Мод. От этого предмета, покрывавшего дорогое тело, исходил чудный аромат духов, который, вырвавшись наружу, ударил в лицо молодому человеку. Жюльен затрепетал, из глаз его показались благодатные слезы, в которых вылилась вся любовь его, и он прошептал: «Мод, дорогая Мод!..»

Так кричал он, уткнувшись лицом в этот неодушевленный и вместе с тем живой для него предмет, единственный, который остался у него от Мод.

В минуту такого отчаяния в нем мгновенно воскресли все детские его верования; значит, они еще жили в нем, только покрытые вредоносной пылью. Он стал молиться и к именам святых, к которым он в былое время взывал, присоединил имя своего нового божества. И он действительно казался искренно набожным человеком, который попирает ногами всякий здравый смысл и с мольбой истинно верующего испрашивает милости, противоречащей вере и нравственности. Как прежде, будучи ребенком, когда желал получить подарок или идти гулять, он давал обеты Богородице и святым, так и теперь задабривал судьбу: «я женюсь… буду работать… буду жить благочестиво с нею. Только возвратите мне ее!»

Поистине полны трагизма были эти отчаянные вопли молодого, совершенной красоты, человека, которые он испускал, уткнувшись лицом в драгоценную сорочку.

Когда он, наконец, вышел, было уже одиннадцать часов. Привратница караулила его у порога своей комнаты, но он предупредил всякие вопросы с ее стороны, сунув ей в руку вместе с ключом золотую монету. Выйдя на воздух, он почувствовал себя крепче, походка его стала тверже, как будто, несмотря ни на что, на развалинах прошлого все-таки возможно было воскресение. Скорбь его облегчилась благодатными слезами, благодаря тому, что он в глубине своей души вместе с остатками веры и нравственности отыскал и непреклонную силу надежды, которая находится в недрах души, полной отчаяния.

«Этого не будет. Она не выйдет за Шантеля».

Какое-то могучее чувство подсказало ему это, вопреки всему. Как это произойдет, будет он принимать в этом деле участие или нет – он не знал, но сознавал только, что будет иметь право посредничества в развязке, не зная также, воспользуется ли этим правом.