Полукровки

– Ты правда пойдешь на корабль? – сказала Либби Даррену, держа его за обе руки. – Ты ведь знаешь, что он пойдет в океан? А океан сделан из воды?

– С ним все будет хорошо, – сказала Грейс-Эллен, висевшая на нем, как вещевой мешок. На ней были такие короткие шортики, что могли сойти за широкий пояс.

В глазах Даррена не было такой уверенности – мы стояли у основания сходней, так вроде это называется, – но он пытался изображать улыбку. Со сломанными зубами не особо получалось.

Я не знал, где стоять.

Я смотрел на «Каталину», поскольку пассажирская дверь не была закрыта. Я все думал, что было бы, если бы Дед мог увидеть нас здесь, сейчас? А потом я вспомнил старый позывной Даррена, Оборотень в Небесах, и не мог сглотнуть несколько мгновений.

– Прощайся, – сказала Либби, проходя мимо меня к машине.

Она даже не плакала. Тридцать один год прожив с братом, она просто уходила. Мне захотелось наорать на нее, спросить, что здесь происходит.

Вместо этого я посмотрел на воду, на ее вечное движение.

– Я не думаю, что смогу, – сказал Даррен, внезапно сзади положив мне на плечо подбородок, он говорил мне прямо в ухо, глаза его не отрывались от моих.

– Ты все сможешь, – сказал я ему. – Я видел.

Послышались шаги по трапу. Грейс-Эллен.

Сейчас мы остались наедине с Дарреном.

– Я подумал, что ты захочешь это, – сказал он. – Поскольку я иду к моей судьбе и все такое.

Это была маленькая черная бархатная коробочка из-под кольца. Волосы моей мамы.

Я отвел от коробочки взгляд. От мамы.

Я покачал головой, это все, что я мог сделать, и отдал ее ему.

– Увези ее отсюда, – сказал я. – Она хотела бы этого.

Это было ложью, поскольку я никогда и не знал ее по-настоящему.

Но, возможно, и знал.

Она была девочкой, которая уехала в город, которая влюбилась. Она была девочкой, воспитанной волками.

Даррен посмотрел мне в лицо для верности.

– Парень, я же вернусь, увидишь, – сказал он, толкая меня в плечо. Я отшатнулся, держа по-прежнему руки в карманах.

– Иди, – сказал я ему.

– Ты будешь ждать меня здесь? – сказал он с улыбкой в голосе и, прежде чем я успел что-то сказать, сунул свой средний палец в рот, нарисовал мокрый знак Х у меня на лбу, сказал мне, что это метка, а затем пошел вверх по трапу, переставляя ноги с пятки на носок. Грейс-Эллен ждала его наверху, он очень старался все время смотреть на нее, поднимаясь шажок за шажком.

Я не стирал Х со лба до самой Джорджии.

Нет, то есть этот Х до сих пор здесь, до сих пор отмечает меня.

Глава 18 Волк, как я

– Сжечь что? – говорит племянник своей тете.

Она только что сказала ему, что он должен это сжечь.

Сейчас за рулем он. Он ведет не-гран «Торино» [41] с треснутой рессорой и двумя лишними дверьми. Настоящая вервольфовская машина. У племянника нет прав, но в шестнадцать лет он выглядит уже достаточно взрослым, чтобы его не тормознули в любом случае, но он все еще достаточно молод, чтобы удрать если что.

– Я знаю, что ты все записывал и держишь записи в той обувной коробке, которую прячешь в том голубом рюкзаке, – говорит его тетя. – Про нас.

Племянник меняет руки на руле.

– У нас же никогда не было фотокамеры, – говорит он. Его единственное оправдание.

– Это мило, – говорит его тетя. – И глупо.

Это Арканзас. Его край.

– Это другое, – говорит ей племянник. – В смысле, то, как я это делал. Никто ничего не поймет, если найдет. Если попытается найти.

Тетя смотрит на него, на мгновение задерживает на нем взгляд.

– Ты хочешь сказать, что говоришь обо всем этом иносказательно?

– Ты могла бы бороться с медведем, – говорит племянник.

– Могла бы, – отвечает тетя.

Этого достаточно.

Все четыре стекла опущены.

Пока нет никаких зданий. Нет людей.

– Здесь, – говорит тетя, и племянник тормозит тяжелую машину.

Сейчас они на грунтовке.

– Я горжусь тобой, – говорит тетя.

Племянник не говорит ничего.

Три недели назад в одном мотеле в Техасе, куда они приехали специально на берег, чтобы посмотреть, как проходят большие корабли, племянник проснулся, ощутив во рту что-то, чего он не мог осознать.

Это был его язык.

Он был толстым, широким и грубым, и шевеление им вызывало сухую рвоту, и когда он ссутулился, позвонки в его спине сомкнулись туго, как молния. Это только сцепление, прежде чем они жестоко вцепляются друг в друга. Он изгибается от боли, но спрятаться негде. Несколько мгновений он касается матраса только головой и пятками, словно сквозь него проходит электрическая дуга.

Держи ладони раскрытыми, вспоминает смутная часть его сознания.

Не то чтобы он мог сжать кулаки.

Когти выстреливают, словно длинные кости его пальцев медленно выдвигаются. И его зубы, его челюсть выпирает вперед, забирая костную массу с затылка его черепа, где корчатся его воспоминания. Он пытается схватиться за Либби, но ее зубы вонзаются в его шею так, чтобы она могла утащить его в лес, но он продолжает падать на пассажирское кресло одного из фургонов Даррена, где он прячется ниже уровня окна.

А потом его ноги.