Полундра! (СИ)

Уже после еды выхожу я на крыльцо и вдруг понимаю — закончилось все, а я просто пацан, а не партизан. Мне и лет-то немного совсем, а вокруг мир. Мир! Господи, как мы мечтали о том времени, когда война закончится… Мир… Нет ни канонады, ни фрицев, ни других врагов, мы на своей земле, а вокруг запах луга, а не сгоревшего пороха. Мир…

Гермиона

Мой милый до сих пор в шоке, но папа берет всю ситуацию в свои руки, быстро и внятно объяснив нам обоим, что война закончилась, а нам надо отдохнуть. Нам действительно это очень надо, я чувствую, но сначала надо у командира отпроситься. Оглянувшись на Рона, понимаю, что ему очень долго не до нас будет, а так как родные появились у всех, то и нечего долго раздумывать.

— И что сейчас? — интересуюсь я у папы, борясь с грустными мыслями.

— Сейчас мы поедем туда, куда зовет вас сердце, — улыбается он, показывая рукой на…

— Эмку, на которую сели, напоминает, — выдает мой милый, заставив родителей рассмеяться.

— Садитесь, дети, — ласково произносит мама.

Я предполагаю, куда нас отвезут, да и любимый это понимает. И ему, и мне это действительно надо — побывать на могилах. Поговорить в последний раз, проститься… нам это очень сильно надо, тут родители правы, поэтому я усаживаюсь в странно выглядящий автомобиль, затем сорвавшийся с места.

— Миона, — зовет меня папа, а я думаю, что пора возвращаться к нашим именам. — Мы сейчас переместимся. Сначала к твоим, а потом…

— Да, папа, — киваю я, думая о том, как странно будут смотреться двое подростков в летной форме командиров и при оружии.

Оказывается, папа все предусмотрел. Встреченные нами у входа на кладбище милиционеры просто приветствуют, получая такое же приветствие от нас с Гарри, а мама тихо рассказывает нам обоим, что останки наших близких были перевезены на это кладбище и похоронены рядом. Вот мы идем за нынешними родителями, остановившись затем у двух каменных плит. На одной изображение в камне мамы и папы, а на второй — семья моего любимого. Некоторое время я просто смотрю, а потом чуть ли не падаю на могильную плиту, залившись слезами. Мне больно! Больно! Ведь это мамочка! И папочка! Почему, ну почему они погибли?!

— Миона, нам дали право вызова, — негромко произносит папа, когда я чуть успокаиваюсь в руках моего любимого Героя.

И тут над плитой поднимаются две тени. Я понимаю — нашим нынешним родителям выдали артефакт, позволяющий призвать души из-за грани на короткий срок. Очень короткий, но хотя бы попрощаться нам дадут. И за это я очень благодарна Грейнджерам, сотворивших для меня настоящее чудо.

— Доченька, я горжусь тобой, — говорит мне тень мамы. — Слушай своих новых родителей и береги себя.

От этих маминых слов я снова плачу, особенно когда она благословляет нас с любимым. И папа тоже. Но вот затем приходит очередь любимого и я понимаю. Я все-все понимаю, держа в руках вздрагивающее тело самого близкого на свете человека. Родители действительно сотворили чудо. Самое настоящее, волшебное чудо, отличающееся от палочкомашества.

— Спасибо вам, — говорим мы, кажется, хором.

— Вы наши дети, — слышим в ответ.

Да, нам предстоит новая жизнь, но вокруг мир! Нет фрицев, нет вылетов, не стремятся нас убить поганые фашисты. Все позади, закончилось и теперь мы должны, просто обязаны — жить. За всех, кто не добрался до этого дня — жить! И мы будем, клянусь! Мы будем счастливы назло всем тем, кто мечтает видеть наши слезы!

Рон

— Видишь, родная, сбылась-таки мечта, — говорю я Луне, когда мы все оказываемся в простой русской избе. — Без гембеля поедем в Одессу-маму, пройдемся по Молдаванке…

— А что мы там делать будем? — спрашивает меня любимая, поглаживая присмиревшего ребенка.

— Таки шо, мы не люди? — реагирует наша мама. — Школа будет, если сыночка может не сделать всем бледный вид.

Я всем сердцем чувствую — это мама. Не та, что была, а та, что снилась мне в юности. А рядом и папа сидит, настоящий. Он смотрит на меня твердым взглядом и мне впервые с младенчества хочется расплакаться, потому что я чувствую себя дома. Кажется, выйду за дверь и услышу шепот моря, омывающего камни, почувствую родной запах… Мы дома. И милая моя это тоже чувствует, а доченька улыбается во всю ширь, радуясь тому, что войны больше нет.

— Сына у нас герой настоящий, — улыбается мама. — Одессу сберег в самые первые дни.

Ребят я распустил, они в большинстве своем хотят в Одессу, к командиру поближе, значит, разведка наша с пилотами уже умотали, а я себя сейчас спокойно чувствую. И говор мамин — одесский, настоящий, и еда — знакомая, хоть и полузабытая. Поэтому я рассказываю родителям своим о себе и о Лунушке моей волшебной, хотя уже можно переходить на родные имена, я так считаю.

— И тут он кидает брови на лоб, и принимается мне скумбрию за камбалу давать, — продолжаю я свой рассказ, при этом родители улыбаются.

— Амс либе, — вздыхает папа.

— Это «настоящая любовь» на идише, — объясняю я не понявшей любимой. — Папа констатирует факт.

— А папа не будет делать погоду*? — интересуется у меня она, на что смеются все.