Полуночник Вэйян, или Подстилка из плоти

Ли Юй Полуночник Вэйян

Глава первая Не таясь говори о беспутных деяниях, дабы пресечь поветрие блуда; помни, что истоки его сокрыты в любовных страстях

В стихах говорится:

Быстро поблекнут алые краски лица,
В черные волосы серая лезет пыльца —
С вечнозеленой сосной человек несравним…
Слава померкнет, и счастье куда-то уйдет,
Цвет облетевший порывами ветра взметет.
Юный в саду удовольствий любви не найдет,
Немощный старец оттуда и вовсе гоним.

Отпрыскам знатным так любо напевы ценить,

Долгие, длинные, как золотистая нить,
Любо им зелий отменных вдыхать аромат,
Но – исчезает вдруг место игривых услад.
Очень заманчиво тот или этот герой
Нам об искусстве постельном[1] толкует порой,
Но не со славой же это искусство сравнить!

Ранние радости скорбный имеют конец.

Всеми забавами тешится, смотришь, юнец,
Колокол ранний заслышит – и тут же в испуг,
Вот и глаза ошарашенно смотрят вокруг:
То ли встает перед ними весенний дворец,[2]
То ль поменялись местами с Землей Небеса,
То ли иные являются им чудеса…[3]

В этих стихах, которые мы назовем «Зал, полный ароматов», говорится о том, что жизнь человеческая ежечасно и даже ежеминутно рождает множество бед и злоключений, ибо в каждом поступке человека таятся тревоги и беспокойства, а потому ни в чем, даже в ничтожной вещице, вы не найдете ни проку, ни пользы. К счастью, еще в далекой древности жили совершенномудрые люди, способные, как говорится, «разверзнуть Небо и Землю». Кто-то из них, как видно, и придумал любовное чувство между мужчиной и женщиной и подарил его людям, дабы те ослабили свои тревоги и развеяли печали и всяческие заботы, – в общем, чтобы не слишком скорбели бы они душой. Но уже в те далекие времена некоторые ученые конфуцианцы заметили, что женское лоно не только дарует радость новой жизни, но порой несет и погибель. Правда, другие, не менее сведущие в земных делах мужи, утверждали обратное: если бы не было-де в жизни подобных удовольствий, то у множества людей волосы поседели бы на много лет раньше, а годы их жизни, несомненно, сократились. Возможно, вы не поверите этим словам. Но вот взгляните на монахов. Среди них есть иноки, коим уже за сорок, а то и все пятьдесят, между тем седина, кажется, даже не тронула их волос, у иных же, чьи годы перевалили за семьдесят и даже восемьдесят, стан все еще остается прямым – нисколько не согнулся! Позвольте спросить: а почему? По словам мужей многоопытных, сие явление объясняется тем, что «ушедший из семьи»,[4] прекрасно представляя свою дорогу в жизни, ведет себя как простой смертный. Он, к примеру, не прочь завести любовную интрижку с красоткой, а порой, глядишь, и порезвиться с юным послушником. Заметим, однако, что если ему не удастся сохранить первозданный дух и укрепить свои корни, то, значит, не иметь ему никакого долголетия.

А теперь присмотримся к евнухам, живущим в столичном граде. Им, как известно, не дано блудить с женщиной или развратничать со своими учениками. Куда им? Ведь нет у них главного – того самого орудия, которое служит человеку в любовных утехах. На первый взгляд покажется, что при столь суровом посте, выпавшем на их долю, они могли бы прожить никак не меньше нескольких сотен лет. Если так, то почему же лицо скопца изборождено множеством морщин? Ведь их у него куда больше, чем у других. И почему у него так рано побелели волосы? Скопца обычно величают «почтенным родителем», однако куда уместнее называть его «почтенною матушкой». Не так ли?