Полуночное солнце

В мерцающем лунном свете за железнодорожным мостом он увидел следы страшного разрушения. Скала не выдержала груза. Освобожденная от снега, она чернела в ночном небе, поблескивая кварцевыми гранями, и узкое ущелье было завалено лавиной. Лавина смяла телеграфные столбы и тоненькие сосны у подножья. Голубеющим айсбергом она встала на пути востока и запада, отделив тыл от фронта.

— Господи, — прошептал Архип, чувствуя страшную тоску бессилия.

Что мог он сделать здесь один? Что?

Тут нужны были сотни людей, чтобы прорыть хотя бы узкий коридор.

Позвонить? Но повергнутые наземь столбы торчат сквозь снег фарфоровыми пальцами, точно просят помощи.

А состав идет. Он пролетает мимо станций по зеленым огням светофоров, и люди за Волгой ждут его как начала победы. Они надеются, что никакая сила не задержит его в пути.

Никакая сила!

И Архип механически, сам не догадываясь, к чему его мизерные усилия, начинает разгребать путь. Все равно! Пусть он потеряет сознание от усталости, но состав задержится хоть на полчаса меньше из-за его усилий…

До сердцебиения, до зеленого света в глазах работает Архип, и пот прошибает его насквозь, горячий пот лихорадки и ожесточения. Он работает, ничего не замечая вокруг, как в бреду, как в полусне, и только голос ребенка отрезвляет его.

— Ты не сердись на меня, дедушка, — говорит Наташка. — Я очень люблю снег разгребать, в Ленинграде я всегда…

— Доченька, — горько улыбается Архип, — да тут на месяц работы. Глупенькая…

Наташка хмурится. Она смотрит на снежную баррикаду и неожиданно говорит:

— Тогда знаешь что… — И, не досказав, улыбнулась какой-то своей мысли, воткнула лопату в снег и стремительно побежала вдоль линии.

«Озябла, — подумал Архип. — Погреться ушла. Или же о щах вспомнила. Поставить небось забыла».

Но не прошло и получаса, как на тропинке от хутора замелькали огоньки фонарей, послышалась какая-то странная городская песня, и полтораста детей заполнили всю линию позади Архипа. Они были вооружены лопатами, санками, досками, ведрами, метлами, и заведующая интернатом, еле пробившись к Архипу вместе с Наташкой, уже спрашивала его озабоченно и тревожно:

— А до поезда еще долго? Успеем?

Но Архип не мог ей ничего ответить. Какой-то комок подкатился к горлу, и он говорил что-то странное, несуразное:

— Миленькие вы мои… Да как же это? Ночью, в холод… Сами… И Наташенька, и вы… — И крикнул неожиданно: — Да мы теперь горы своротим, товарищ заведующая! Не будет стоять поезд! Не будет!

А Наташка уже карабкалась с мальчишками на вершину обвала, осматривала, распоряжалась. Она была счастлива своей ролью бригадира, и ее приказы ловились на лету, потому что в далеком и милом Ленинграде было так же трудно, как здесь сейчас, и ребятам было приятно нести на своих плечах суровую славу их города.

— Пусть васильеостровцы с другой стороны копают, — кричала Наташка, — а кировцы отсюда!

И васильеостровцы перекатывались через лавину и с гиком кидались на скованные морозом глыбы. Они тащили их вдвоем, втроем к мосту, кидали под откос, работали кирками и лопатами, корзинками и досками. Широкой траншеей уходила на запад освобожденная от снега двухпутка.

Дети не щадили себя. Они задыхались от напряжения, и Архип встревожился:

— Спокойнее, ребятки, спокойнее. Не надо торопиться…

Но он не знал детей Ленинграда. Их ожесточили страстные слова, сказанные Наташкой, когда она прибежала в интернат:

— Ребята! Наши войска под Харьковом ждут эшелон танков! Он три часа назад вышел из Челябинска, а путь завалила лавина. Если мы…

Остальное было понятно, и восторженный рев был ответом Наташке. На аврал хотели идти все. И первоклассники предусмотрительно заплакали, потому что знали свой горький удел — лежать в кроватях, когда в мире делаются самые важные и интересные вещи.

Чтобы утешить их, воспитатели пообещали отпустить всех утром — во вторую очередь.

А мороз все крепчал, и девочки должны были уже заплакать, но они не плакали. Как много ненависти было в их сердцах, если они так работали! Старик понял это по жесткому выражению их недетских лиц. Да, они могли ненавидеть еще сильнее, чем он, и от восхищения и нежности к ним Архип не знал, что сделать, чтобы отблагодарить их.

— Внученька, — попросил он Наташку, — надо костер разжечь. Пойдем-ка!

И, натаскав сухих веток и разрубив сухостойную ель, он развел костер на снегу. Пусть греются.

А полоса завала все уменьшалась и уменьшалась, и старшеклассники, освободив телеграфные столбы, оживленно обсуждали, как восстановить связь. Они говорили о каких-то полюсах, кто-то сбегал за щипцами, проводом, примусом, и деловитые электромонтеры уже принялись за свое дело, а Наташка сказала:

— Ты не беспокойся, дедушка. Они наладят. Павлик Усов у нас даже к немецкому телефону связь пристраивал. Подделал проводку и слушал, а потом все в штаб передавал.