Полуночное солнце

— Дай мне, — настойчиво повторила женщина, отдергивая обожженные огнем руки.

Сэрня долгим взглядом посмотрела на слепую и вновь ответила:

— Нет. Ты можешь еще жить, ведь ты слепая. Он тебя хоть маленько, да жалеет.

Степанида нехорошо выругалась и уползла за занавеску.

Еще раз помешав палочкой в стакане, Сэрня посмотрела на огонь и поднесла стакан к губам…

Резкий крик за чумом удивил ее. Поставив невыпитый стакан на латы, женщина стала прислушиваться. В чум вползли двое: молодой охотник, в чуме которого когда-то останавливался Халиманко, а за ним Савонэ.

— Савонэ!

— Я, Сэрня, — сказала женщина и посмотрела на стакан и мешочек стрихнина.

Стрихнинная пыль белым налетом покрыла латы вокруг стакана.

— Собирайтесь, — сказал охотник, с удивлением глядя, как Савонэ сдувает в огонь пыль с лат, прячет мешочек и ставит стакан на разостланную скатерть.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В течение получаса женщины увязали свою одежду на хозяйских нартах. Пастухи охотно помогли им в этом. Сэрня хотела забрать все домашнее имущество Халиманко, но Савонэ сказала, что не надо пачкать хозяйским дерьмом свои руки. Пусть Сэрня и Степанида возьмут только то, что у них было раньше. Они настолько богаты будущим, что не надо плакать о прошлом.

Увязав все, женщины сели, и маленький аргиш весело помчался на юг, к фактории, к новой жизни.

— Мы скоро увидим вас, — сказали пастухи, — нам нечего теперь делать с Халиманкой.

— Ничего не трогайте в чуме, пока он не вернется сам, — сказала Савонэ, сидя на передовой нарте. — Мы с ним тоже, верно, встретимся на фактории…

Пастухи боязливо посмотрели на чум тадибея и отошли в сторону.

А в чуме весело горел костер, и блики огня сверкали алым и оранжевым светом на стакане, полном спирта, ожидающем своего могущественного хозяина…

РАССКАЗЫ

ЧЕЛОВЕК НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ

Илько Лаптандер лежит на нартах, корчась от неимоверной боли. Он обоими кулаками давит живот и скрипит зубами. Потом он думает о том, что живот все равно будет болеть и бесполезно его давить. Он поворачивается на спину и широко раскрытыми глазами смотрит на нежно-сиреневые облака, плывущие с юга. Над Илько пролетают лебеди и кричат гортанно, по-весеннему. Вот уже шестьдесят лет подряд встречает их прилет Илько, но никогда не замечал он, что лебеди тоже могут радоваться весне в тундре. За лебедями летят длинной чередой гуси. У переднего широкие крылья, и, хотя много дней и ночей он летел, видно, что силы у него еще хватит.

Старому Илько становится обидно. Каждый год прилетают и улетают птицы, и все-таки они сильны, а он должен думать о смерти, потому что пяти дней ему никак не прожить.

Илько закрывает глаза и, стиснув зубы, старается ни о чем не думать, но это ему не удается. До него доносится веселый перестук топоров. Это плотники вставляют косяки в новый дом, выстроенный для колхоза. Дом поставлен между двух высоких сопок, на берегу озера. Это будет замечательный дом, и если б Илько не заболел так сильно да не надсадился вчера, подтаскивая бревна, то сегодня он работал бы с плотниками. Но теперь его даже не подпускают к озеру — чего доброго, еще полезет помогать.

Старик открывает глаза и садится на нарты. Боль прошла. На крыше дома кровельщики стучат молотками. Они еще не закончили работу, а с другой стороны, перевязав веревками поясницы, маляры уже покрывают кровлю удивительно зеленой краской. Сколько железа ушло на этот дом! В чуме на «печку» надо лист шириной в оленью шкуру, а тут десять нарт везли только одно железо. Но это тоже надо, это тоже хорошо, потому что у богатого колхоза все должно быть богатым. Илько думает об этом и довольно улыбается.

Илько идет к новому дому, но его оттуда гонят, чтоб не мешал своими стариковскими услугами.

— Без тебя обойдемся, хозяин, — говорят ему плотники.

Он смущенно смотрит на них и оправдывается:

— Я баню хотел посмотреть. Строить ныне не придется, думаю.

— Будет баня, старик, будет, ты не беспокойся. Иди отдыхай.

Но он не уходит. Он долго стоит в отдалении. Ему хочется посоветовать молодому плотнику, как лучше держать топор, но он боится обидеть его.

Солнце стоит в зените. Вновь начинает болеть живот. Это к плохой погоде. Если бы можно было держать при колхозе шамана, то он, наверное, вылечил бы Илько. Конечно, хорошего шамана, а не жулика. Врачи тоже, говорят, есть хорошие, да далеко, в Москве или Архангельске. Пока до них доедешь, по олешкам так скучать будешь, что еще скорее помрешь и в тундре похоронить не смогут.

Старик идет в правление колхоза. Достает из-за пазухи истертое и измятое письмо, пропитанное по́том, и сует счетоводу. Счетовод надевает роговые очки и внимательно изучает письмо. Он привык к причудам старика и, чтоб сделать ему приятное, медлит, а потом, не глядя в письмо, почти декламирует: