Полуночное солнце

Как бы то ни было, за двадцать лет оленье стадо Усть-Куломского монастыря выросло в четыре раза. Солиндер успешно скрывал его от советской власти. И только однажды ему пришлось отдать тысячу оленей по суду своим батракам. С тех пор он стал еще осторожнее и там, где не помогала резвость ног, применял хитрость.

Так, например, он погнал свои стада подальше от колхозов, на восточную сторону Ямала. Он говорил Тёпке:

— За Камнем, за Пай-Хоем олени господа нашего Исуса Христа будут целы.

Но недалеко от гор, на берегу Оби, он опился спиртом и «протянул ноги к очагу», что по-русски означает «умер». «Бог позвал его к себе. О своих олешках хочет узнать, однако», — подумал тогда Тёпка Ханзеров и на этом успокоился.

Он похоронил Солиндера на берегу Оби и погнал стада прежним путем.

Три тысячи оленей целиком легли на его плечи, и Тёпка Ханзеров возненавидел господа бога. Раньше хоть помогал хозяин, но теперь было очень трудно. И, встречая колхозников, Тёпка Ханзеров сетовал на Христа. Тёпке и в голову не приходило отдать кому-нибудь оленей. Он знал, что олешки принадлежат богу, и добросовестно выполнял свои обязанности перед ним, своим вечным хозяином.

Между пологих сопок, поросших редкой полярной ивой, гнал стадо Тёпка Ханзеров. Усталые собаки помогали ему и, поджав под себя задние лапы, сидели на скалах, обнаженных ветрами.

Солнце стояло над головой Тёпки Ханзерова. Оно одуряло, клонило ко сну. Оно подняло зыбкие марева над волнистым горизонтом.

В небогатом чуме Тёпки сидела у потухшего костра больная жена. Она стонала уже покорно, примирившаяся со своими страданиями.

Тёпка лежал на нартах, смотрел, щурясь, на горизонт, на стадо, и ему хотелось заплакать.

Далекая точка на одной из сопок привлекла его внимание.

— Вот болесь-то! — удивился Тёпка и понюхал табаку.

Смахнув слезы, накатившиеся на глаза, Тёпка вновь посмотрел на точку.

— Вот лешак-то! — сказал Тёпка обрадованно и вошел в чум.

— Увези меня на факторию, — сказала женщина. Глаза ее были закрыты. Ресницы дрожали, и солнце, заглянув в чум, зажгло росинки на них.

Тёпка задумался.

— Как же олешки? — спросил он уже в который раз.

— Олешки… — сказала женщина покорно и открыла глава. — Едет кто-то…

Возле чума уже шуршали полозья нарт о голую землю.

— Входи, чего ли! — крикнул Тёпка и зажег костер.

В чум вошел Яптэко Манзадей. Он весело поздоровался с хозяином, узнал у женщины, чем она больна, и, по-домашнему расположившись на шкурах, достал из своей почтовой сумки полбутылки вина.

— В гости к тебе, Тепан, приехал, — сказал он важно. — Узнал, что тебе скучно одному, вот и приехал.

— У меня баба хворая, — сказал почему-то Тёпка, — ее бы на факторию отправить. К доктору…

— Так, так, — одобрительно покачал головой Яптэко. — Когда я был единоличником, у меня часто же брюхо болело.

— А теперь? — с надеждой спросила женщина.

— Теперь я колхозник, — сказал Яптэко, — у меня есть такое стекло цвета белее белого, и оно называется градусник. Это очень важная и дорогая штука, и как только у меня начинает что-нибудь болеть, я кладу эту штуку под мышку, и вмиг всю болезнь снимает.

— Ишь ты, — с уважением сказал Тёпка, — богатые же теперь колхозники пошли.

Яптэко нахмурился. Он подозрительно посмотрел на Тёпку и сердито сказал:

— Не веришь! Думаешь, только Солиндер и богач на свете!

— Что ты, что ты! — примиряюще сказал Тёпка. — У него олешки русского бога. Чужие…

— Вот видишь, — спокойно улыбнулся Яптэко и достал из сумки латунную трубочку.

Пламя костра отразилось на градуснике. Осторожно держа его двумя пальцами, Яптэко подал градусник больной женщине.

— Под руку его положи и не шевелись, — важно сказал Яптэко. — Если не поможет, то самую сильную науку придется применить. На факторию, к примеру, ехать.

— Спасибо тебе, — сказал Тёпка.

Яптэко налил в поставленную на латы чашку спирту и принес мяса с нарт.

— Пей, Тепан, — сказал он, — у нас в колхозе все есть. Что нам градусник! У нас каждый пастух имеет по биноклю, чтобы глаза далеко видели, сапоги, шляпы, а один бригадир — даже граммофон и фотоаппарат.

— Что такое фотоаппарат? — почтительно спросил Тёпка.

— Не знаю, — смущенно признался Яптэко, — думаю, олешков им лечат, прививку делают. А может, что и другое.

— Ишь ты! — сказал Тёпка задумчиво. — А я батрачу.

«Ну и хитрый же человек! — подумал Яптэко. — Стал хозяином, а называет себя батраком». И чтобы Тёпка вел себя простодушно, Яптэко налил ему еще чашку спирту.

Тёпка выпил ее и забыл о стаде. Лицо его, покрывшееся потом, покраснело. Но, даже опьянев, он не забывал о своей жене. Он посматривал на нее, лежащую в полутьме на шкурах, и шептал:

— Ой, баба, баба!

— Вылечится твоя баба, — сказал Яптэко, — я это очень хорошо знаю. У нас в колхозе…

И Яптэко начал рассказывать о своем колхозе. Все богатства великого Нума, все богатства русского бога были, по мнению Яптэко, лишь жалким подобием колхозных богатств.

— Что такое есть жизнь? — спрашивал Яптэко, поднимая палец. — Жизнь — это наш колхоз «Нгер Нумгы». Понял?

— Худо же, однако, понял, — сказал Тёпка Ханзеров. — Хорошо, говоришь, у вас живут все, а колхоз маленький…