Полуночное солнце

— Что есть самое дорогое на свете? — спрашивал он, гордо улыбаясь. И, уже нахмурясь от важности, отвечал: — Самое дорогое на свете — это наука!

— Правда, — говорили пастухи, — тебе лучше видно. Ты картошку своими руками вырастил.

— Это научная картошка, — говорил Яптэко и ехал в другое стойбище, ибо все должны были проникнуться такой любовью к науке, какой проникся к ней Яптэко Манзадей — ученик великого Мичурина.

Шли дни за днями. Томительно тянулась полярная ночь. Чтобы скоротать время до наступления весны, Яптэко приезжал в Красный чум и подолгу беседовал с русской учителкой.

— Ты много сделала для меня, товарищ Тоня, — говорил он. — Ты меня сделала грамотным. Ты меня сделала ученым.

— Ну, до ученого тебе еще далеко, — улыбаясь, говорила учителка, — ты даже алгебры-то не знаешь.

— У меня голова от нее болит, — говорил Яптэко.

— А картошку сажать математика не нужна? Химия не нужна? — смеялась учителка.

— Я и без них ее вырастил столько, что тебе на три дня хватит, а то и на четыре, — хвалился Яптэко и уезжал в свой чум.

С наступлением первых весенних дней он стал все реже и реже посещать ее. Ему казалось, что он надоел учителке. Она стала какой-то мрачной и на все вопросы Яптэко отвечала коротко: «да» или «нет». Изменился и облик ее. Щеки покрылись зеленоватой бледностью, и десны распухли.

— Ты болеешь, учителка? — спросил ее как-то Яптэко.

Она отрицательно покачала головой и сказала:

— Оленьи жилы надо есть, помогает, а я не могу, противно.

— Тебе к доктору надо, — посоветовал Яптэко.

— Это пустяк, — сказала учителка, — не будем об этом говорить.

Яптэко подумал, что учителка сердится на него из-за чего-то. Он по-дружески распростился с ней и больше уже не появлялся в Красном чуме.

Все его внимание привлекли первые проталины, появившиеся у подножий сопок. «Не пора ли?» — думал Яптэко, но, чуя еще холодный ветер и предчувствуя морозы, он медлил.

Он ждал, когда солнце наполовину оголит сопки. Он так увлекся своей мечтой, что совсем забыл об учителке. Она осталась где-то далеко-далеко в его сознании.

Сейчас ему нужно было солнце. Веселое июньское солнце, которое даст жизнь его детищу.

И долгожданный момент наступил…

Яптэко заполнил деревянный ящик унавоженной землей. Он тщательно подготовлял ее, очистив от мха, крупных песчинок и травы.

Когда было все готово, он посмотрел на солнце и открыл заветную сумку. Далекий свист задержал его внимание. Кто-то подъезжал к чуму Яптэко. Яптэко улыбнулся при мысли, что гость позавидует, увидев, как сажается картофель, выросший в тундре.

Острым ножом Яптэко проделал в земле семь ямочек и бережно положил в них клубеньки. Три первых он загребал землей с особым старанием. Он нарочно медлил закапывать их, но гость все еще ехал где-то на соседней сопке, и, боясь, как бы клубни не озябли, Яптэко зарыл их.

Поставив ящик на солнце, Яптэко сел рядом с ним и улыбнулся. В эти мгновения он был самым счастливым человеком на свете.

Необъятное будущее простиралось за этими крохотными клубнями для Яптэко. Он уже видел себя в кругу великих ученых, которые, сидя на траве посреди Кремля, почтительно расспрашивают его, Яптэко, о том, как же это он умудрился на льду, в холодной тундре, на берегу Баренцева моря вырастить замечательный картофель. Огромный картофель, по полпуда каждый клубень.

И Яптэко уже объяснял им: «Что самое дорогое на свете? Наука. Вот я и сделал это ради науки, вроде великого русского человека Мичурина или Ломоносова».

…Тяжелая ладонь опустилась на плечо Яптэко. Позади него стоял один из колхозников, живший по соседству с Красным чумом.

— Письмо тебе, Яптэко, — сказал он.

Яптэко развернул записку и стал читать ее. Свет померк в его душе, когда он прочитал записку.

Это писала учителка.

«Милый Яптэко, — писала она, — ты мне говорил, что у тебя есть картофель. Пошли мне хоть немного. Мне очень тяжело. Меня всю скрючило, вываливаются зубы, и кровоточат десны. Цинга. Наверное, для тебя это большая жертва, но у меня нет больше никакого выхода. Врач сказал, что завтра-послезавтра будет уже поздно… Спаси меня, милый Яптэко.

Тоня».

— Она до завтра никак не доживет, — хмуро сказал колхозник. — Ее всю скорчило, а самолеты уже не летают. Изо рта кровь течет. И гной. Ребятишки плачут. «Кто, говорят, нас учить теперь будет?»

Яптэко молчал. Он тупо смотрел на ящик, отсвечивающий стеклянной рамой, и безвольно опущенные руки его ощущали холодок земли.

— Ей очень тяжело, — продолжал колхозник, — ее всю скорчило, и изо рта кровь течет. Все ребятишки плачут.

Яптэко поднял невидящий взгляд, и лицо его передернула судорога.

— До завтра она никак не доживет, — почти хрипел колхозник, и губы его дрожали, — ее всю скорчило.

— Да замолчи ты! — крикнул в ярости Яптэко.