Полуночное солнце

Тэбко протягивает руку, и девушка отдает ему блокнот. Он долго читает статью от начала до конца, опускает голову, вспоминает слепую мать председателя тунсовета, угрюмые лица батраков, побои Делюк Ваня, тундровые весны и зимы. Он глядит в лицо Певалэ, прижимает голову девушки к своей груди и спрашивает:

— Слышишь? Стучит.

— Да, — шепчет девушка.

Он целует Певалэ в губы. Она откидывает голову и смотрит на него черными блестящими глазами.

— Он скоро умрет, — шепчет она, — он совсем скоро умрет и не будет мешать нам.

Но Тэбко опускается на шкуры, и руки его до боли стискивают блокнот.

— Да, — говорит он, — твой отец умрет. Мне нельзя сжечь эту бумагу.

Девушка испуганно отшатывается, и зрачки ее становятся глубокими и большими. Слезы брызжут из ее глаз, но она смахивает их тылком ладони и говорит тихо:

— Прощай, Тэбко. Я постараюсь, чтобы отец мой умер до приезда милиции, и выйду замуж за первого, кто посватается за меня.

И она бережно кладет на колени Тэбко алый венчальный платок, возвращая ему свободу в выборе невесты.

ДЕВУШКА С КОМПАСОМ

Разгребая обгорелой палочкой угли чадящего костра, Нярвей с тревогой смотрит на маленького Тагана. Тот, поеживаясь от холода, уже в который раз гордо повторяет:

— Я буду сапожником! Я не боюсь моржей и могу голым животом спать на снегу, если хорошо поем. Я умею приманивать нерп, если захочу.

И Тагана показывает, как он может приманивать нерп. Он слезает с нарт, садится на корточки, точно лягушка, приготовившаяся к прыжку, делает свирепое лицо и тонко вопит:

— Во-ой! Ое-ое… Ей-а… Хойе!.. Это я сам придумал. Зверь всем стадом на берег выходит…

— Я верю тебе, Тагана, — улыбается Нярвей и вновь смотрит на компас. Стрелка мечется с одного градуса на другой, задетая магнитной бурей. Белый конец ее указывает на малиновые, оранжевые, сиреневые огни сполохов, что плывут от севера к югу, затмевая свет Полярной звезды.

«Куда же ехать?» — думает Нярвей, кусая губы. Вынув из сумки карту, она кладет на нее компас, пытаясь понять, где же находится чум Яли — ее бывшего хозяина. Тагана приносит пылающую головню. Он с уважением рассматривает карту, осторожно тычет в нее пальцем:

— Хорошо! Когда я буду сапожником, я тоже буду иметь такую бумагу и такие часы.

— Это компас, — говорит Нярвей. — Он нужен морякам и летчикам.

— Зачем им компас? — говорит Тагана. — Они по звездам могут узнать, куда им надо ехать. Я по звездам оленей в Москву могу угнать. В Москву или Архангельск, если захочу.

Нярвей угрюмо свертывает карту, осматривает далекий туманный горизонт и жалеет, что нельзя плакать при Тагана. Она окончательно заплуталась в этих снежных просторах и уже никогда не вырвется из них. Она садится на нарты и закрывает глаза, чтобы успокоиться. Обида сжимает ее горло.

И зачем только она стала учительницей?!

…Две недели назад она навсегда покинула голубую комнатку интерната, и все завидовали тому, что она теперь настоящая учительница. Староста группы снял со своего пиджака маленький кимовский значок, ввинтил ей в отворот курточки и сказал с завистью и теплотой:

— Вот и уезжаешь, невеста! Возвращайся со сменой, с новыми беленькими девушками, ведь Нярвей — это по-русски «снежная девушка».

На следующий день с маленькой стопкой книг и патефоном она уже входила в чум Семена Ногатысого. Она попила чаю, помогла хозяйке помыть посуду, а когда вернулся с охоты добродушный хозяин, она сказала ему, кивнув головой на маленького Тагана:

— Хороший у тебя сын, папаша!

Ногатысый крякнул самодовольно, понюхал табак.

— Весь в отца, как же, как же!

Хозяйка посмотрела на него.

— Не дай бог, если бы в него пошел! Хвастуны кому нужны?

Ногатысый нахмурился, выпил чашку и вновь улыбнулся.

— Яли тоже говорит, что Тагана хороший мужик. Яли сегодня приедет за ним и возьмет его в батраки. Плата добрая — три олешка в год.

Нярвей растерянно посмотрела на Тагана. Он был тощим, курносым, широкоскулым мальчиком лет восьми. Сквозь рваные полы малицы желтели худые коленки.

— Зачем батрачить Тагана? Из него хороший инженер выйдет. Отпусти его в школу со мной…

Ногатысый хотел что-то ответить, но тут вошел Яли. Это был черный сгорбленный старик. Волосы его были подстрижены в кружок, а левая щека подергивалась. Он улыбнулся Нярвей и таким улыбающимся остался весь вечер.

Ногатысый в смятении сказал:

— Тагана не пойдет в школу. Тагана, скажи, ты пойдешь в школу?

— Я хочу быть сапожником, — сказал Тагана, не отводя взгляда от сапог учительницы.

— Ты будешь больше, чем сапожник, — ответила Нярвей, — ты будешь оленьим доктором, пилотом, капитаном, учителем. Ты будешь всем, кем захочешь быть.

— Тагана поедет в школу, — сказал Ногатысый и отвел глаза от лица Яли, — олений доктор — это хорошо.

— Я хочу быть сапожником, — настойчиво повторил Тагана.

Ногатысый улыбнулся, победно осмотрел Нярвей и Яли, выпил чашку, вновь налил ее и неторопливо продолжал:

— У меня Тагана самый лучший мужик в тундре, его надо беречь! Скажи, Нярвей, чем его будут кормить в школе?

— Что же он ест здесь?

Из-за занавески выглянула хозяйка. Она сердито загремела чашками и проворчала: