Полуночное солнце

Страх Бена уже миновал стадию благоговейного трепета и сменился затаившим дыхание спокойствием. Он едва ли сознавал, что идет, понятия не имел, сколько прошел с тех пор, как остались позади голоса Эллен и детей. Должно быть, поляна уже близко, потому что ледышки, которыми обросли деревья, делались все более и более замысловатыми, образуя формы, которые он не смог бы описать словами. Впечатление было такое, словно деревья претерпели одну и ту же мутацию, являя миру образы, для которых стволы и кроны служили всего лишь скелетом. Хотя они стояли совершенно неподвижно, он чуял, что их неподвижность предвещает рост. Кроме того, не все в лесу сохраняло неподвижность. Он замечал за деревьями впереди какое-то белесое шевеление.

Это шевеление было таким огромным, что он дал бы деру оттуда, если бы еще мог контролировать свои движения, однако теперь то бездумное влечение, заманившее его в лес, полностью управляло его конечностями, а он только и мог суетливо двигаться вперед. Деревья расступались перед ним и беззвучно смыкались у него за спиной. Еще несколько шагов удавалось верить, что впереди мельтешит снегопад, пусть даже снежные хлопья падают только на поляну; но хотя движение оставалось в границах поляны, он угадывал, что оно при этом чудовищно громадное. И стоило это понять, как он уже не мог отрицать, что вот это, чем бы оно ни было, осознает его приближение. Дрожь ужаса и предвкушения прошла по телу, каким-то образом подготавливая его, и Бен бегом припустил к опушке, беспомощно спотыкаясь.

Может, он увидел только снег и лед, а может, его разум все-таки не смог справиться с реальностью происходящего. Совершенно точно, густой снег валил только над поляной, хотя казалось, он торжествующе вздымается с земли, а не падает с неба, скрытого снежными хлопьями. А внутри снежного вихря, или же формируясь из него, или и то и другое, что-то иное обретало очертания. Ему представился паук, который припал к земле, заполнив своим телом всю поляну, чьи бесчисленные конечности непрерывно движутся, или же гигантская голова, сплошь покрытая белыми усиками из собственной белой плоти, усиками, между которыми многочисленные глаза таращатся на него. Он отметил, что все здесь идеально симметричное: должно быть, глаза у него со всех сторон, чтобы видеть мир, в который оно входит. Все это лишь намекает на сущность его природы, оцепенело подумал Бен. И снег оно использует как намек на себя.

Поскольку снежные хлопья закрывали небосвод, а заодно и дальнюю часть поляны, Бен не смог оценить, насколько оно велико в высоту, и это вовсе его не утешило, – наоборот, внушило чувство, что оно, в некотором смысле, уходит в бесконечность. Бену пришлось задрать голову, поскольку блеклые усики нависали над ним, и он испугался, что они сейчас потянутся к нему. Но они лишь трепетали в воздухе вокруг тела – играли с формами, создавая и изменяя их, позволяя принимать узнаваемые очертания, а затем наделяя их идеальной симметрией. Там были человеческие лица, он видел: маски, слепленные из снега, – однако, судя по выражению этих лиц и отчаянному трепыханию в хватке усиков, игравших с ними, некоторые все еще сохраняли подобие сознания. Одно из лиц прямо над ним, которое, кажется, попыталось закричать, как только его половинки сделались одинаковыми, оказалось лицом Эдны Дейнти.

Для Бена это зрелище стало обещанием новых чудес, преображений еще более великих. Все, что он сейчас наблюдает, просто еще одна метафора, понял он, но даже этого оказалось для него слишком много. Его разум снова старался забыть, чтобы уберечь себя. Бен ощущал на щеках то ли слезы, то ли снежинки. Он глазел на явление посреди поляны и на устроенное им представление с замороженными душами столько, сколько смог вынести, после чего развернулся на трясущихся ногах. В лучшем случае, увиденное будет напоминать полузабытый сон, не успеет он выйти из леса, а назавтра от него останется настолько мало, что он ошибочно сочтет это очередной сказкой, ждущей, чтобы ее рассказали. Подумав об этом, Бен услышал за спиной его голос.

Звук был не из тех, какие обычно называют голосом, – шуршание снега, слышимое только потому, что оно неизмеримо огромно и заключено в кокон из тишины, шепот узоров, обретающих форму и обрастающих деталями. И тем не менее Бен каким-то шестым чувством смог расшифровать послание. Если хочет, пусть сочиняет сказку о полуночном солнце, чтобы сохранить воображение живым и удержать власть над ним, позволить разуму дорасти и научиться воспринимать то присутствие, какое обитает в лесу. Ждать теперь осталось уже недолго. Бена трясло так, что его возвращение с поляны напоминало какую-то беспомощную ритуальную пляску. Все сказки, которые он успел написать, даже близко не дотягивали до той сказки, в которой он скоро окажется наяву.

Глава тридцать вторая

Когда Эллен с детьми свернули на грунтовую дорогу, они сразу увидели у дома машину.

– Папа вернулся! – закричал Джонни и помчался к дому.