Полуночное солнце

И снова Гарвей почувствовал леденящий холод. Снова наступал момент, когда он должен был сказать правду. Гарвей слабо улыбнулся. Откашлялся. Запыхтел. Промямлил мотивчик из «Чучел и куколок». Широко глянул через плечо, надеясь увидеть Ирвинга и сменить тему. Но вопрос висел над ним, как дамоклов меч. Гарвей очень хорошо осознавал, что просто откладывает заключительную схватку. Он должен был идти до конца и сделал это.

— Машина заколдована, — произнес он глухим и пустым голосом.

Маленький человек смотрел на него, подняв бровь.

— Заколдована?

Гарвей махом развеял его подозрения:

— Заколдована. По-настоящему заколдована. Я хочу сказать, что это как… ну, словом, заколдована! И этого нельзя сказать ни об одной другой машине, которую вы когда-либо видели!

Гарвей говорил, подбадриваемый правдой, побуждаемый честностью, а его абсолютное отчаяние придавало его голосу лирические нотки.,

— Послушай, что я скажу тебе, приятель, — говорил он, подойдя к мужчине, чтобы воткнуть в него указательный палец. — Многие из этих машин давно отработали свое. Давным-давно. А несколько из них — брак первого сорта. Некоторые машины я прячу за конторой в закамуфлированном виде, поскольку это и вовсе монстры. — Он повернулся и театрально показал на модель А. — Но эта машина, я говорю о «форде», — она абсолютно заколдована! Переводчик, или кто он там был, повернулся и что-то сказал заднему сиденью и через мгновение получил бумаги от человека, сидящего там. Он передал их Гарвею.

— Вот, — сказал он. — Все подписано.

Он посмотрел на «форд» через плечо Гарвея.

— Я полагаю, в машине есть горючее?

— Горючее? — Гарвей скроил гримасу. — Вы имеете в виду…

— Бензин, — перебил маленький человечек. — Бак залит?

— Залит под горлышко, — заверил Гарвей. — Вы можете ехать, дружище, прямо сейчас.

Мужчина удовлетворенно кивнул, сделал знак шоферу и тот вышел из лимузина. Гарвей повернулся, щелкнул каблуками и, вальсируя, направился к конторе, точно отяжелевший танцор балета. Он одним прыжком преодолел четыре ступеньки, прошел в контору, схватил помощника за уши и запечатлел у него на лбу сочный поцелуй. Он раскрыл бумаги и изучил их. В первый раз он почувствовал невероятную легкость ума и тела, словно с него только что сняли гипсовую форму.

Ирвинг был испуган, даже потрясен, когда смотрел через открытую дверь на отъезжающий лимузин.

— Вы знаете, что это такое, босс? Они называют это «ЗИС». Это русское слово.

— Гарвей пнул корзинку для бумаг с искренней животной радостью.

— Вот именно, — сказал он.

Гарвея несло. Вскочив на стол, потревожив кипу бумаг и перевернув чернильницу, он сказал: — Ирвинг, придурок, это самый счастливый день в моей жизни!

Ирвинг перестал его слушать. Он квадратными глазами смотрел сквозь открытую дверь на первую модель «форда», пыхтящую мимо него.

— Босс, босс, вы его продали! — шептал он.

Оторвавшись от Двери, он уставился на Гарвея, потом его взгляд скользнул вниз на газету, по-прежнему лежавшую на столе. Заголовок гласил: «Визит Хрущева в ООН».

— Хрущев, — он едва осознавал это. — Никита Хрущев.

Он неуверенно шагнул к столу, на котором в луже чернил и груде разорванных бумаг, точно диковинный божок, стоял Гарвей. Ирвинг взирал на него с почтением и благоговением.

— Так вот кому вы продали машину, босс. Никите Хрущеву.

Гарвей протянул регистрационные бумаги и указал на подпись.

— Ирвинг, придурок, — тоном сенатора говорил он, — .отныне и навсегда, если этот кусок сала вздумает отмалчиваться, вся правда выйдет наружу!

— Босс, — шептал Ирв, чувствуя себя, будто в парламенте, — босс, как вам удалось сделать это?

Гарвей опустил бумаги, положил их на стол, в стороне от чернильной лужи. На минуту задумался и заговорил.

— Сообразительность, Ирв, — мягко сказал он. — Воля. Решительность. Упорство. Патриотизм. Отрешенность. Решительность. — Он зажег сигару. — И, кроме того, тот факт, что мне пришлось бы совершить самоубийство, скажи я правду еще хоть раз!

Он вынул сигару изо рта и изучал ее на расстоянии вытянутой руки.

— Знаешь, что я им сказал, Ирв? Я сказал им, что это настоящая сенсация, если они купят «форд» и выставят на обозрение этот самый затрапезный автомобиль, когда-либо выпущенный с конвейера в Детроите. Пропаганда! Вот приманка. Показать москвичам то, на чем ездит средний американец, или то, во что они, по мнению Никиты, должны поверить.

Лицо Ирвинга вытянулось, глаза сузились.

— Босс, — сказал он. — Это не патриотично.

Гарвей взирал на него с Олимпа правоты и набожного усердия.

— Ирвинг, — терпеливо сказал он- я сказал им, что они могут выдать ее за машину, на которой ездят американцы, но это не значит, что это у них выйдет. Когда толстяк захочет этим заняться, это выйдет наружу.

Он мягко хихикнул, слез со стола, взял телефон, посмотрел на него с минуту и начал набирать номер.