Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)

На следующее утро обвинение выступило с самой краткой речью за всю историю штата. Она заняла всего полторы минуты, после чего окружной прокурор с уверенной улыбкой уселся на место. Для заключительной речи поднялся мистер Купер и после десяти секунд заминок разошелся настолько, что у откровенно скучавших присяжных вдруг появился интерес к делу. Даже судья, подперев голову руками, слушал его более внимательно, чем раньше. Один судебный репортер писал впоследствии, что это была чертовски зажигательная речь — одна из лучших речей, когда-либо произнесенных в этом зале.

— Виновен, да, — гремел Купер. — Но действовал преднамеренно? Вряд ли! — Его клиент, утверждал Кудер, не тащил жену на крышу силком. Она сама пошла за ним. Ни один свидетель не доказал обратное. Убил ее — да, он сделал это. Столкнул ее в световой колодец — совершенно верно. Никто не спорит. Но было ли это запланировано заранее? Спорный вопрос. Двадцать восемь минут спустя, высветив в своей речи все слабые места обвинения, Купер уселся. рядом с Уолтером Бедекером, прислушиваясь к поднявшемуся в зале гулу. Бедекер рассеянно улыбнулся ему. Он не слушал. Он был занят тем, что писал в блокноте перечень того, чем он намеревался заняться в скором будущем. Купер заглянул ему через плечо. «Прыгнуть на третий рельс метро[21]». «Встать перед товарным поездом». «Спрятаться на полигоне перед взрывом водородной бомбы». И т. д., и т. п.

Шестьдесят три минуты спустя присяжные вернулись с вердиктом.

Уолтера Бедекера подняли на ноги для выслушивания приговора. Он стоял, прислонясь к скамье, ковырял в зубах, зевал и вообще казался человеком, которому все ужасно наскучило. Уолтер Бедекер уделял крайне мало внимания всему, что происходило в зале. Даже сейчас он, похоже, совсем не слушал, что говорил судья. Что-то там о том, что суд склонился к пожизненному заключению. Слова эти абсолютно не затронули его сознания. Купер схватил его, принялся трясти и тискать.

— Пожизненное заключение, старина! — радостно закричал он ему прямо в ухо. — Я знал, что мы добьемся! Я знал наверняка, что мы этого добьемся!

Когда конвоиры выводили Бедекера через боковую дверь, до него начали потихоньку доходить голоса.

— Господи, что за речь!

— Пожизненное заключение… Да это суметь надо!

— Он чертовски везучий человек!

И только когда Бедекера повели по коридору, он осознал, что же произошло. Купер выхлопотал ему пожизненное заключение. Он замер, обернулся в сторону зала и изо всех сил закричал:

— Погодите минутку! ПОГОДИТЕ МИНУТКУ! Меня нельзя сажать пожизненно! Неужели они не понимают? Неужели они не знают, что все это значит? Я не могу просидеть в тюрьме всю жизнь!

Из глаз его полились слезы. Он плакал, когда его сажали в черную тюремную машину. Он плакал, пока его везли, и проплакал весь вечер, сидя в камере.

Когда охранник принес ему ужин, то заметил, что глаза у него покраснели и что он совсем не притрагивается к еде.

— Тебе здорово повезло, Бедекер, — сказал охранник, глядя на него через зарешеченное окошко в двери. — Завтра тебя переведут в исправительный дом. Это будет твое новое жилище. Это очень далеко от камеры смертников.

Бедекер не отвечал. Он сидел, уставясь на поднос с едой, стоящей у него на коленях, и чувствовал поднимающиеся внутри пузырьки горечи, безнадежности и отчаяния, и он снова всхлипнул.

— Взгляни на это дело вот с какой стороны, — философски заметил охранник. — Что такое жизнь, мистер Бедекер? Сорок лет. Пятьдесят лет. Думай так, и полегчает. — Он пошел по коридору, и Бедекер слышал, как он бормотал: — Вот и все. Сорок, пятьдесят лет. А может, и меньше…

Бедекер поставил поднос на пол и подпер голову руками.

— Сорок, пятьдесят лет, — пробурчал он. — Или шестьдесят, или семьдесят, или сто, или двести.

Числа плавали у него в голове. Пятизначные числа. Шестизначные числа. И он услышал грохочущий голос, исходящий, казалось, ниоткуда.

— В конце концов, что такое несколько сотен лет или несколько тысяч лет? Или пять тысяч, или десять тысяч? Что это значит при существующем положении вещей? — После этих слов послышался смех. Сочный смех. Звучный, громоподобный хохот, исходящий из живота толстого человека.

Уолтер Бедекер поднял взгляд и увидел знакомую тучную фигуру. Кадваладер, одетый в темно-синий костюм, стоял посреди камеры, с усмешкой поглядывая на него. Его белые зубы блестели, глаза были желтыми, словно пламя.

— Мистер Бедекер, — громыхнул он, — только подумайте об этом! Бессмертие… неуязвимость… правительства рухнут, люди умрут! А Уолтер Бедекер будет жить и жить. — Его хохот громом прокатился по камере. Уолтер Бедекер будет жить и жить. И жить, и жить, и жить.

Бедекер закричал и зарылся лицом в подушку. По камере плыл какой-то запах. Запах чего-то горелого. Серы? Очень возможно.

— Мистер Бедекер? — Голос Кадваладера был теперь мягок, слова словно ложились на бархат. — Как насчет escape clause? Не хотите ли прибегнуть к нему теперь?

Бедекер даже не стал поднимать головы с подушки. Он просто кивнул, и мгновение спустя боль пронзила его грудь, ужасная боль.