Полуночный Прилив

— Ты уже высох, Багг? Скажи, что высох! Глянь на стража. Он в ужасе. Язык потерял.

— Но я могу говорить. И теперь извиняюсь.

— Не думал, что на одном человеке может быть столько шрамов. Что ты делаешь на досуге? Борешься со злобными кактусами?

— Не понял. Почему бы кактусам быть злобными?

— А ты бы не злился, если бы на тебя нападали без всякой причины? Ага, надо задать этот вопрос нашему стражу!

— Только если он — или они — бывали в подобной ситуации, хозяин.

— Хороший ответ. А ты обнажился, чтобы натолкнуть нас на раздумья.

— Неужели?

— Да уж. Багг, вот моя рубашка. Возьми и будь благодарен за эту жертву в твою пользу.

— Спасибо, хозяин.

— Хорошо. Готово? Пора идти.

— Куда?

— На территорию, хорошо тебе знакомую. Я с удивлением в этом убедился. Багг, ты человек множества загадок. По случаю жрец, целитель, Ждущий, приятель демонам и еще кое-кому похуже. Я бы удивлялся, не будь я сосредоточен только на своей особе.

— Я всегда благодарен вам за самовлюбленность, хозяин.

— И правильно. Ну, полагаю, молчаливый страж нас сопроводит. Идем втроем. Направляемся в ночную тьму с важной целью. Ну, решились?

* * *

Скопище лачуг на восточном конце Летераса. Воздух был горяч, сперт и полон запахов. Какие-то твари носились по кучам мусора, стаи нервных псов слонялись по пустырям, напрашиваясь на неприятности. Они выглядели достаточно опасными — телохранитель даже вытащил меч. Вида обнаженного клинка хватило, чтобы заставить собак разбежаться.

Немногие слишком смелые или слишком отчаявшиеся обитатели недобрых улочек и аллей строили из отбросов целые баррикады. Другие скучились на проседающих крышах и во дворах кособоких хибар, забывшись тревожным сном — или только притворяясь спящими. Теол видел следящие за ними глаза, много глаз. Они все глубже погружались на городское «дно».

Теол говорил на ходу: — … притворство есть краеугольный камень летерийского социума — может быть, и всех обществ мира. Я говорю, друзья мои, о неравенстве. Из какового неравенства вытекает идея ценности, измеряемая деньгами или другим способом оценить значимость человека. Много их придумано. А проще говоря, в каждом из нас живет неистребимая вера, будто голодные и бедные каким-то образом заслужили свою участь. То есть бедняки будут всегда. Трюизм, поощряющий систему вечного сравнивания, стабилизация посредством отыскания не наших сходств, но наших сущностных различий.

Я знаю, о чем вы оба думаете, и не имею иного выбора, как бросить вам вызов. Например: вообразите, что мы шагаем по улице и разбрасываем тысячи монет. Наконец каждый обитатель становится обладателем богатства. Решение? Нет, скажете вы, ибо среди внезапно обогатившегося народа немного окажется таких, что не проявят расточительность, разврат или небрежение, вскоре снова став бедняками. К тому же, если раздавать богатства таким образом, деньги вскоре утратят всякую ценность — они окажутся бесполезными. А без этой ценности вся нежно любимая нами социальная структура рухнет.

Ах, но к чему я веду? Есть иные способы оценки своего достоинства. На что вы оба с горячностью крикнете: без ценности, связанной с трудом, пропадет всякое основание оценки! На что я просто усмехнусь и покачаю головой. Труд и его произведения стали расхожим товаром. Постой, заметите вы, ценность снова прокралась к нам! Потому что делающий кирпичи несравним с, например, пишущим портреты. Материал по существу своему связан с ценностью, он дает основание нашим попыткам провести сравнение — но ах, разве не бросил я вызов самой возможности разобраться в столь сложной структуре ценностей?

И тогда вы спросите: какова твоя точка зрения, Теол? На что я отвечу пожатием плеч. Сказал ли я, что это рассуждение было ценным способом провести время? Нет, не сказал. Нет, это ВЫ рассудили так. Вот доказательство!

— Извините, хозяин, — сказал Багг, — но доказательство чего?

— Забыл. Но мы уже пришли. Господа, воззрите на Бедность.

Они стояли посреди площади старого рынка, ныне застроенной кишащими народом трущобами. Дымились очаги. По периферии кольцом лежал мусор — преимущественно кости собак и кошек — и в нем копошились крысы. Дети бродили с унылым и отупелым видом, который свойственен недокормленным с рождения. Без всякого присмотра лежали спеленутые младенцы. Кто-то бранился, с противоположной стороны слышались звуки драки. Полукровки, нереки, фараэды, Тартеналы, даже один фент. Имелись здесь и немногочисленные летерийцы, беглецы от долгов.

Багг молча озирался, потом заговорил: — Хозяин, переправка их на острова ничего не решит.

— Да?

— Это сломанные души.

— И нет надежды на починку?

— Ну, это зависит от того, насколько большим патерналистом вы будете. Честь и гордость старой жизни ими потеряна. Мы упустили поколение — или два. Умения древних к ним не вернутся, новое общество будет по сути своей гнилым. Оно породит насилие и равнодушие, ничего больше.

— Я понимаю, к чему ты клонишь. Ты скажешь, что бывают ночки и получше, что время прошло, что ты простужен и хочешь в постель.

— Спасибо, хозяин. Я просто думал вслух.