Полунощники (Пейзаж и жанр)

Я думаю, вот этот образованный! и подхожу к нему и прошу, чтобы велел нашу карету впереди других поставить, потому что нам назначена первая ажидация; но он хоть бы что!.. на все мои убедительные слова и внимания не обратил, а только все топорщится воробьем и твердит: "Что за изверги христианства! Что за свинская невоспитанность!" А я вдруг замечаю, что здесь же в толпучке собрались все мои третьеводнишние знакомые, с которыми я назад ехала, и особенно та благочестивая старушка, у которой весь дом от вифлиемции болен, и я ей все рассказывала.

"Вот и. вы, - говорит, - здесь?"

"Как же, - отвечаю я, - здесь; к нам ведь к первым обещано".

"Вы ведь от Степеневых, кажется?"

"Да, - отвечаю, - я от Степеневых, - в их карете, - Мирон-кучер".

"Ах! - говорит, - Мирон-кучер..."

А тут весь народ вдруг вздрогнул, и стали креститься, и уж как попрут, то уж никто друг друга и жалеть не стал, - но все как дикий табун толпучкою один другого задавить хотят... Раздался такой стон и писк, что просто сказать, как будто бы все люди озверели и друг друга задушить хотят!

Помощник уж не может и кричать больше, а только стонет: "Что за изверги христианства! - Что за скоты без разума и без жалости!" А городовые пустились было в рубкопашную, но вдруг протиснулись откуда-то эти тамошние бургонские рожи - эти басомпьеры, - те, которые про спящих дев говорили, - и враз смяли всех - и городовых и ожидателей! Так и смяли! Обхватили его, и прут прямо к каким знают каретам, и кричат: "Сюда, сюда!" - и даже, я слышу, Степеневых называют, а меж тем в чью-то не в нашу карету его усадили и повезли.

Я стала кричать:

"Позвольте! ведь это немыслимо - это... не от Степеневых карета.... у нас Мирон-кучер называется!"

А меж тем его обманом усадили в другую карету, с той самой старушкой, с моей-то с благочестивой попутчицей, у которой все в вифлиемции, и увезли к ней!

Аичка вмешалась и сказала:

- Что же - это так и следовало.

- Почему?

- У нее больные, а у вас нет.

Мартыновна не стала спорить и продолжала:

- Я к помощнику, говорю:

"Помилуйте, господин полковник, что же это за беспорядок!"

А он еще на меня:

"Вам, - говорит, - еще что такое сделали? Язычница! вы больше всех лезли. Что вам на любимую мозоль, что ли, кто наступил? Вот аптека, купите себе пластырю".

"Не в аптеке, - говорю, - дело, а в том, что мне была назначена первая ажидация, а ее нет".

"Чего же вы ее не ухватили - ажидацию-то?"

"Я бы ухватила, а от полиции порядка не было - вы видели, что мне и подойти было немыслимо, у меня выхватили..."

"Что у вас выхватили?"

"Отсунули меня..."

"А у вас ничего не украдено?"

"Нет, не украдено, а сделан обман ажидации",

А он на это рукою махнул.

"Экая важность! - говорит, - это и часто бывает".

И больше никакого внимания.

"Ну вас, - говорит, - совсем, отстаньте".

Я к Николаю Иванычу, который в карете уселся, и говорю ему:

"Что же здесь будем стоять, надо за ними резво гнаться и взять хоть со второй ажидации".

Он отвечает, что ему все равно, а Мирошка сейчас же спорить:

"Гнаться, - говорит, - нельзя".

"Да ведь вот еще их видно на мосту. Поезжай за ними, и ты их сейчас догонишь".

"Мне нельзя гнаться".

"Отчего это нельзя? Ты ведь всегдашний грубец и искусный ответчик".

"То-то и есть, - говорит, - что я ответчик: я и буду в ответе; ты будешь в карете сидеть, а меня за это формально с козел снимут да в полиции за клин посадят. Во всею мочь гнать не позволено".

"Отчего же за ними вон в чьей-то карете как резво едут?"

"Оттого, что там лошади не такие",

"Ну, а наши какие? Чем хуже?"

"Не хуже, а те - аглицкие тарабахи, а наши - тамбовские фетюки: это разница!"

"Да уж ты известный ответчик, на все ответишь, а просто их кучер лучше умеет править".

"Отчего же ему не уметь править, когда ему их экономка при всех здесь целый флакон вишневой пунцовки дала выпить, а мне дома даже поклеванник с чаем не дали долить".

"Ступай и ты так поспешно, как он, тогда и я тебе дома цельную бутылку пунцовки дам".

"Ну, - говорит, - в таком разе формально садись скорей".

Села я опять в карету, и погнали. Мирон поспевает:

куда они на тарабахах, туда и мы на своих фетюках, не отстаем; но чуть я в окно выгляну - все мне кажется, будто все кареты, которые едут, - это все с ажидацией. Семь карет я насчитала, а в восьмой увидала - две дамы сидят, и закричала им:

"Отстаньте, пожалуйста, - это моя ажидация!"

А Николай Иванович вдруг рванул меня сзади изо всей силы, чтобы я села" и давленным, злым голосом шипит:

"Не смейте так орать! мне стыдно!"

Я говорю:

"Помилуйте! какой с бесстыжей толпучкой стыд!"

А он отвечает:

"Это не толпучка, а моя знакомая блондинка; она мне может через одно лицо самый неприятный постанов вопроса сделать".

И опять так меня рванул, что платье затрещало, и я его с сердцов по руке, а по дверцам локтем, да и вышибла стекло так, что оно зазвонило вдребезги.

К нам сейчас подскочил городовой и говорит:

"Позвольте узнать, что за насилие? О чем эта дама шумят?"

Николай Иваныч, спасибо, ловко нашелся:

"Оставь, - говорит, - нас: эта дама не в своем уме, я ее везу в сумасшедший дом на свидетельство".

Городовой говорит: