Полунощница

В бывшей финской казарме было тепло. Чтобы не привлекать внимания, Семен затемно привозил сюда дрова и начинал топить. На Келисаари, как называли Оборонный остров карелы, он заезжал все чаще. Работы на Центральной усадьбе вовсе не стало: даже на электрику настоятель пригласил иностранцев, которых в русско-финскую гнали отсюда в шею. Митрюхин надумал уезжать. Жену его, Таньку, оставили не у дел: в Сортавалу перевели даже начальные классы, а старшие с конца девяностых на Валааме не обучались. Танька со своим педагогическим могла бы в экскурсоводы податься – да и туда охотнее брали приезжих, на сезон. Зимой монахам, видите ли, покой нужен.

Таньку Семен знал с ее рождения – Евгения, Женечка, родила ее здесь же, без отца, без мужа. Саму Женечку перевели в восемьдесят четвертом в Видлицу с другими инвалидами, дочка с ней уехала. Потом Танька вернулась на остров одна, взрослая, злая. Устроилась учительницей. Долго Митрюхин ее добивался. И теперь под каблуком жены едва дышит.

Еще десяток мужиков из местных, своих, бродили не у дел. Стянули кошелек у паломника, телефон чей-то подрезали. Дед Иван «от греха» перебрался к волонтерам спать. Корзины его больше никому не нужны – поставили в кельях системы хранения из «Икеи». Но дед как-то выживает. Говорит, всё лучше, чем в колонии. Когда он, горбатый, какой-то пришибленный, прибыл на остров, Летчика уже похоронили, да и не больно-то верилось, что у героя может быть такой сын. Но Иван все деньги ухнул на памятник с красной звездой, на табличке санитарок благодарил поименно, никому сомневаться не дал, что их Летчик – Колошин Юрий Иванович. А как постарел дед Иван, вроде и похож стал чем-то… Семен ему за магазинной всегда ходил, сивуху дед не жаловал, вроде как, нахлебавшись по молодости, туберкулез заработал. В это воскресенье из-за деда Ивана, не желавшего даже растереться самогоном, Семен лаялся с продавщицей до самого причала. Раньше она за них была: и после закрытия отпускала, и, самое главное, в долг – переметнулась, значит.

Когда Семен все это обдумывал, глядя на обветшалые перекрытия казармы, на огонь в самодельной печи, – будто с отцом разговаривал, потому, не прерывая потока мыслей, спросил в голос:

– И куда теперь нам деваться?

В тайнике казармы Семен хранил самозарядный ТТ, черный, с выпуклой звездой на рукоятке. Главный схрон был дальше, и до сих пор никто его не обнаружил. Раньше случайный турист еще мог здесь оказаться: подняться на смотровую десятиметровую башню с гнутыми петлями ступеней и отверстиями в перекрытиях для передачи боеприпасов, поснимать виды. Но прошлой весной один любопытный полез сюда ночью да и ухнул сквозь перекрытия, расшибся насмерть. Настоятель срочно закрыл проход на Оборонный. А Семен воспрял духом – наконец-то их с отцом оставят в покое.

Но едва в этом году сошел снег, он сам поднялся на вышку и заметил: все ближе к Оборонному подступает строительство. Мостки почти соединили остров с главной валаамской землей, а Семен помнил время, когда добраться сюда можно было лишь в обход, на моторке. Монастырь ли строил, другой кто – Семену не рассказывали. Рабочие прикидывались глухонемыми: может, и не знали заказчика.

Покемарив на лавке возле печки, Семен дождался, когда туман уляжется. Медленно пошел по острову. Оборонный, зараставший в сезон травой и рябинником, в конце апреля стоял голым и все еще принадлежал ему одному. Семен знал, где перемахнуть старый оплывший окоп, где ржавчина колючей проволоки срасталась с землей, но так и норовила проткнуть подошву. Иногда в такую прогулку под сапогом что-то звякало – стоило ковырнуть землю, оттуда выглядывало ребро оловянной покореженной плошки. Если на плошке была вмятина от пули, Семен говорил: «Васькина работа», – и забирал трофей с собой.

Дойдя до поваленной сосны, на половину толщины ствола ушедшей в землю, Семен садился перед ней на корточки и, пальцами отколупывая мох, прощупывал пулевые раны. Здесь уже были и его заслуги. Еще юношеские. Стрелять в то лето он так и не научился. Но один его выстрел из винтовки перевернул жизнь с ног на голову. Поначалу гордился тем, как вышло. Теперь, научившись стрелять, как положено, Семен все чаще думал: то была ошибка. Отец попал или срикошетило – все вышло зря.

Обойдя башню, Семен свернул направо, побрел по чавкающим плюхам серого мха. Вдохнул ладожскую хмарь, раздвинув ветки рябинника: за ним засыпанная землей берлога. Случайный человек посветит телефоном и уйдет. Стоит соскрести землю, в берлоге покажется дверь, за ней – ход.

Согнувшись, гусиным шагом Семен добрался до полукруглого зала. Там в деревянных грубо сколоченных ящиках лежало его наследство: финские винтовки и обоймы, проложенные мешковиной, взрывчатка, гранаты. Их кольца блестели, готовые к бою. Семен пересчитал ящики, хотя и так понимал, что никого здесь не было. Взял винтовку и обойму к ней. Если подстрелит зайца, Танька им сварганит жаркое.

Вывалившись в другой выход, Семен оказался на привычной площадке метр на два на обрыве. Постоял над Ладогой.