Полунощница

Во двор Семен пришел, когда инвалиды уже начали собираться. Семен видел такое только на 22 июня и то, когда еще мелкий был. Этот день ветераны чтили больше майских праздников, Победы, октябрьской. Это был их день, день, когда жизнь, вильнув в сторону, пошла вкривь и вкось.

Подпив в палатах, инвалиды выползали во двор под колокольню, горланили:

Десять винтовок на весь батальон,
В каждой винтовке – последний патрон.
В рваных шинелях, в дырявых лаптях
Били мы немца на разных путях…

Когда дядя Гена, гармонист, был в силах, играл танцевальные мелодии, санитарки кружились. Цапля это допускал, понимающий мужик был, если разобраться. В этом году главврач сам предлагал музыкантов позвать из Сортавалы, да инвалиды отказались. Кто хворал, кто тосковал.

А сегодня инвалиды встали. Притащились под колокольню, оставляя в пыли полосы подшипников из-под тележек или кругляши костылей. На старом ящике у стены магазина Васька с Семеном дулись в домино. Семен украдкой поглядывал на ворота, Васька тоже.

Вкатился дядя Гена с гармонью на плече. Меха краснели, выгибались, давали размазанный гудок, он придерживал их одной рукой, другой вперед продвигался, колыхаясь по брусчатке, как отец. Под кителем – тельняшка. Полосы все в дырочках от голубиных когтей. Любили сизари гармониста. Кормил, не кормил – все равно слетались. Над черными куполами собора голуби уже кружили, присматривались, тревожились крыльями. Семен хотел было вскочить, докатить гармониста ближе к ним с Васькой, но не стал. Тот ехал, парадно расправив грудь. Санитар за его спиной весь вид бы скомкал. И потом, Семен считал себя уже не санитаром, а ровней им, защитникам.

Пошатнувшись на тележке, дядя Гена остановился возле их ящика, спросил, где отец, Семен пожал плечами.

– Лабаз по выходным не обслуживает, чекушку негде взять, помянуть врача, – вздохнул дядя Гена. – Участковый был уже?

– Нет. Сами ждем.

Васька достал из кармана фляжку. Приложился, шлепнул по руке Семена, чтобы не лез. Дяде Гене предложил. Самогон пах, как ношеный сапог.

– Ну, это дело.

Крякнув, дядя Гена растянул гармонь пошире, вдарил марш. Затем перешел к вальсам. Санитарки, видно, засомневались, дело ли, когда главврач в леднике с рыбой в обнимку. Да уж больно погода радовала. Из заросших садов шел яблочный, пьяный запах. Семен вдохнул. В этом году урожай поспевает раньше, сластит аж в горчинку. К его отъезду, что ли?

Санитарки встали в пару, завертелись. Над толстыми чулками раздувались белые халаты, разгорались щеки, выбивались из-под косынок пряди. Дядя Гена останавливал музыку, чтобы прикурить новую папиросу. Казалось, что он так и родился с прилипшим к треснутой нижней губе «Беломором». Голуби топтались, ластились у ног гармониста: у-у-ур, куралы, щелк-щелк. Людская музыка им не указ.

Семен оглядывался на дребезжание открываемых окон, на звуки, летевшие с Ладоги. Из палат выглядывали самовары – не в серых пижамах, а в кителях, с медалями. Людей под колокольней прибавилось. Раздавались смешки, собравшиеся перебивали друг друга, и даже воздух под колокольней суетился. Брусчатка под кедами Семена – и то вибрировала.

– Слушай, а лодка отца, которая митрюхинская, на месте?

Васька не ответил. Высыпал костяшки на столик, Семен уселся рядом, стал ждать. Заметил мать в дверях корпуса, – руками развел: нет, мол, отца, не нашел. Та приложила платок к носу.

По тому, как пил Васька, Семен решил, что он к чему-то готовится. Погода синяя, ясная, самая геройская. Вместо салюта – голуби. Пока все будут туда-сюда сновать, он и сам у Васьки самогону хлебнет, хотя бы попробовать. Для храбрости – ему ведь еще с Ёлкой объясняться. Она не в себе была вчера, сейчас успокоилась, может.

Желтый старый кот, потершись о Васькину ногу, прошел в длинную косую тень, под колокольню. Задрал усатую морду, стал смотреть вверх. Семену не сиделось за домино. Стукнув костяшкой, отошел к дяде Гене, решил завести разговор.

– На голубей твоих котяра облизывается, что ли?

Дядя Гена с размякшей физиономией наигрывал, все бодрил свою гармонь.

– Я тельняшку купил отцу в подарок, – сказал Семен. – Как у тебя, только новую. Без дыр!

* * *

На крыльце бывшей церкви спал старый желтый кот. Стукнув утюгом, Подосёнов его вспугнул. Задрав хвост, кот ловко перепрыгнул ступени. Четыре одним махом. И, предчувствуя что-то, отошел по двору подальше. Подосёнов начал дышать по-спортивному. Вдох и медленный выдох. Еще раз. Сердце колотилось, медали на кителе позванивали. «Скоро-скоро», – сказал он медалям. Ощупал кобуру, великоватую для «конфискованного» у Егора вальтера. Поднял зад с тележки, кожаная заплата чиркнула по шершавому камню. Забросил тележку на площадку повыше, опустил утюги на первую ступеньку, подтянулся на руках. Одна есть. Еще две преодолел бодрее. Светало, будто кто по чуть-чуть прибавлял в лампе яркости. С рассветом испарялся и запах стылого камня.