Полунощница

– Напрасно, брат Семен, сквернословишь. За помойку все грехи спишутся. И тебе, и родителям. – Эконом встал, нарочито долго крестился на образ в углу, поклонился до пола и собрал облетевшие лепестки герани в карман. – Батюшка твой, он ох как в молитве нуждается. Ох как нуждается.

Семен скинул со стола все, что загребла рука: калькулятор, листы бумаги, печать. Эконом успел схватиться за клавиатуру. Монитор, дернувшись, устоял.

– Я вам устрою! Не отмоетесь. Некоммерческая ваша организация и ИП гребут деньжищи, мы с ребятами за гроши вас обслуживаем, вам все мало. Где, где мои деньги?

Семен кружил, переворачивал стулья, выдергивал ящики. Эконом не двинулся с места. Денег в комнате и правда не обнаружилось. Все знали, что у эконома есть сейф, но где он спрятан, говорили разное. Портрет патриарха, на который Семен так рассчитывал, прикрывал белую стену.

Через минуту появились два дюжих монаха. Семен оценил их силу еще тогда, на причале, когда стерва-продавщица перед его носом погремела ключами. Пожалел, что не прихватил из казармы ТТ или гранату из схрона. Долбануть бы разок, и черт с ним со всем.

Монахи крепко скрутили его руки за спиной: те сперва заболели, теперь онемели, будто их вовсе не было. Его повернули лицом к столу эконома, чуть пригнули голову. Эконом с отеческой улыбкой говорил Семену, как ребенку, что ничего, что Господь управит их жизни тоже, не стоит ругаться в дни поста. Семен набрал полный рот слюны и плюнул прямо на его шелушащийся длинный нос.

Монахи выволокли Семена из кельи молча. Провели по коридору. Выставили на улицу.

За спиной щелкнул тяжелый засов.

Семен топнул сапогом по грязи и пошел к причалу. Благо ключи от лодки были всегда с ним. Ну ничего, теперь он весь арсенал переправит им под бок. Музей? Какой еще музей? Быта семейных инвалидов? Скрипучая койка, сальная клеенка на столе, оловянные ложки, пропахшие кильками в томате, куски обоев, отошедших от сырости, занавески (у всех из одного материала), лампочки Ильича в коридорах, поленницы и печные заслонки, стены, окрашенные до половины в болотный и треснутый, коляска, которую Семен переделал для Шурика из той, в которой его самого возили. Васька возил, говорил, мать еще боялась, что одноногий уронит ребенка и не поднимет. Крепкая была коляска – он сам ее сегодня сжег на помойке.

В Зимней уютно горел свет. Семен, проходя мимо, увидел, что внутри люди сидят в ряд за длинным столом, как на свадьбе. Все местные там. Развернулся. Знал, кто за все ответит.

* * *

Сегодня в Зимней не пели. Парты выставили в длинный ряд. Народу было больше обычного, с краю примостился дед Иван. Павел заметил и Митю, почему-то в черном подряснике. Скорее отвел взгляд: вдруг его дурацкий просчет с возрастом, попытки опекать Митю не только стали известны, но уже и высмеяны всей Зимней. Ася сидела по левую руку от регента. На Павла зашикали, когда он вошел. Он смутился, плюхнулся на единственный свободный стул возле Аси. «Не в голосе», – пояснила Ася одними губами и кивнула на регента.

Прихлебывая чай, все слушали Евангелие, которое регент читал по-русски: «И, воспев, пошли на гору Елеонскую. Тогда говорит им Иисус: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь, ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы стада; по воскресении же Моем предварю вас в Галилее». Павел заметил, как дрогнул осипший голос Иосифа, как расплескался на столе чай, незаметно впитался в черную рясу. Во взгляде регента, в движениях бровей, что ли, не было больше молодой искры. Казалось, Иосиф еще больше высох со вчерашнего дня. Глаза запали. Все смотрели на дверь, будто читали, чтобы убить время в ожидании. Чего?

Дверь распахнулась сквозняком, Павлу пришлось встать и закрыть. На его место тут же плюхнулся Митя.

– Поздно уже, может, это, завтра докрутим? – предложил он.

Иосиф посмотрел на экран своего телефона, откашлялся, перевернул свежеотпечатанную, словно непропеченную страницу: «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия: впрочем, не как Я хочу, но как Ты».

Перекрестившись, регент закрыл книгу, обвел всех глазами. Павлу показалось, что на плечах Иосифа лежит огромный, непосильный человеку груз. Дверь опять открылась. Протиснулась, придерживая свой большой живот, Танька, подсела с краю к деду Ивану, принялась выговаривать ему за что-то в большое дряблое ухо.

– Два часа уже сидим, – в голосе Мити звучал укор.

– Пойду я чай залью еще разок. – У дверей класса Ася обернулась: – Отец, ты ждешь кого, что ли? Может, все-таки хлебнешь теплого для своего горла?

Иосиф положил руки на парту:

– Братья и сестры.

Павлу показалось, что регент доставал свой баритон откуда-то из желудка. Все головы повернулись к нему.

– Наш остров, он, как бы точнее сказать…

– Святой, – хохотнула Ася.

Этот смех как будто перекрыл регенту воздух. Он склонил голову над столом, как дед Иван.

– Я думал, как лучше сделать. Для всех лучше. Все долго готовилось…