Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Ну, как ночевали? Старший опер Тихомиров. Я тоже плохо сплю. Да вы садитесь!.. — Он раскрыл папочку с белыми лямочками. — Итак, сегодня очная ставка. Начнем с киоска, — и, сняв трубку телефона, буркнул: — Тетки тута? Вводите.

Никита тоскливо сжался. Что говорить?

Открылась дверь, вошли две молодые женщины в китайских пуховиках и сапожках «Канада», одна, с красными губами сердечком, помнится, кричала на Никиту, что это он грабил. А вот вторую женщину среди милиционеров Никита, кажется, не видел. Темно было. Хотя она-то могла его запомнить…

Никита по интеллигентской привычке привстал, кивнул и снова опустился на стул. Он сидел перед явившимися продавщицами сутулый от усталости и горя, небритый, в мятом, посеченном старостью кожаном пальто, смяв в руках мохнатую, как кошка, кепку.

— Вот пострадавшая сторона… гражданка Шамаева, ее сменщица Боркина.

Дамы, посмотрите внимательно. Это тот человек, которого вы видели возле киоска?

— Он! — сразу же заявила первая. — В коже, шелестел, когда убегал.

— Вы тоже так считаете? — спросил Тихомиров, подмигивая почему-то Никите.

— Н-нет… — растерянно отозвалась вторая. — Пусть он встанет.

Никита, не ожидая просьбы со стороны оперативника, вновь поднялся.

— Нет, — уже потверже произнесла вторая. — Те были оба широкие такие… а ростом ниже. А шелестели штаны кожаные. А у этого пальто.

Оперативник обратил взгляд на первую продавщицу.

Та в смятении молчала и даже покраснела.

— Ночью… плохо ж видно, — наконец сказала она.

— Вы свободны, — подмигнул старший лейтенант, подписывая пропуска, и женщины удалились.

Тихомиров долго молчал, глядя на Никиту. Тот все стоял.

— Поехали к вам домой, смотреть перчатки, — поднялся и оперативник. — Нож тоже дома?

— Я не поеду… — простонал Никита. — Смотрите сами. Ключ, наверно, у соседей. Там записка должна быть в дверях, у кого ключ.

— Не понял! — улыбнулся оперативник и подмигнул. — Что значит «не поеду»? Браслеты надеть? Мы здесь не шутками занимаемся.

Через минут двадцать на довольно грязном вишневом «жигуленке» они подкатили к общежитию ВЦ. Лишь бы не встретился кто-нибудь из знакомых. Но, к счастью, таковых у подъезда не оказалось.

— Какой этаж?

— Верхний. Пятый, — буркнул Никита, и они затопали по лестничным пролетам вверх, мимо стен с мерзкими рисунками и надписями, выполненными цветным фломастером и распылителем красок. Тут и груди, и зубы, и раздвинутые ноги… Сегодня Никита словно впервые увидел их, и внутри всё сжалось. Какая может быть любовь среди такого дерьма?

Что же ты не стер, не замазал? Ну и что с того, что не сам рисовал эту гадость? Ты здесь живешь. Высоко глядел, мыслями умными был занят? Шварценеггер сраный.

Комната 506 заперта, записки в дверях нет. Никита стукнулся к соседям справа, к Хоботовым, — к счастью, открыла дочка с обмотанной полотенцем головой.

— Дядя Никита… — обрадовалась Настя. — А ключ у нас. И записка.

— Записку мне, — тихо приказал оперативник и развернул бумажку.

Потом бесстрастно подал Никите.

Никита прочел:

«Пожалуйста, прости. Деньги в серванте. Белье сменила, отвезла в чистку. Квитанция на столе. Вот увидишь, всё у тебя будет хорошо, ты хороший. А у меня… это вихрь, молния… помнишь, в „Мастере и Маргарите?“».

Никита в сопровождении оперативника вошел в свою комнату. Здесь пахло сладкими цветочными духами бывшей жены. Здесь тесно, всё спрессовано, как на микросхеме: узкий диван, столик, на котором «Пентиум» с монитором и клавиатурой, два стула.

Со странной улыбкой, как во сне, Никита повертелся в прихожей, сунулся в угол и подал старшему лейтенанту перчатки с красными резиновыми наконечниками, после чего сел на собранный и застланный ковриком диван, схватившись за голову.

— Спасибо, — пробормотал Тихомиров, стоя над Никитой. — Ну, что?..

Как я понимаю, у вас семейные неприятности? Зачем же нужен был весь этот спектакль?

— Не спектакль. Я… как бы маньяк.

— Сейчас буду дико хохотать. Где темные очки? Где нож с ложбинкой, ширина двенадцать миллиметров?

Никита молчал.

Они поехали обратно в центр, вновь поднялись в кабинет Тихомирова.

Оперативник что-то спрашивал у Никиты, а у Никиты слезы, как слизни, торчали в глазах. Видите ли, и белье в стирку отнесла, и даже деньги в сервант положила…

В кабинет стремительно вошел капитан милиции со сталинскими усами, которого Никита видел вчера. От него пахло сегодня бензином.

— Ну, как? Ушел в непризнанку?

— Да нет, — отвечал Тихомиров. — Все ясно, как на стекле под микроскопом. — Он, поднявшись, стал что-то нашептывать на ухо капитану, но тот оборвал его:

— Ты охерел?! У меня семь документов! Подписи мамаш! Его опознали по фоткам! И ты отказываешься от очной ставки?

— Я не отказываюсь, — Тихомиров снова что-то начал объяснять капитану. Никита расслышал только. — Будем посмешищем…

— Это еще посмотрим кто! — снова отрубил капитан и, отойдя к двери, сверкая белыми глазами, рявкнул Никите: — Доживешь до завтра? Мамаши придут… тех самых девчонок, кого ты, сучара, в березняке душил!

И Никиту отвезли под конвоем обратно в СИЗО.

10