Полутьма (СИ)

Две кожурки практически сталкиваются, прежде чем упасть в урну. Пар из ушей баб Клавы грозится разорвать платок надвое. Взгляд цепляется за предметы вокруг, пока Любовь Васильна победоносно цокает. Конечно, именно в этот момент я предательски икаю. Да, такое случается, когда ты, подгорая на солнце, идешь до страдальческой лавки, а до этого всю ночь пил только кофе. У меня обычное обезвоживание, и желудок сжимается, напоминая об этом.

Но два цербера уже выловили глазами новую жертву.

– Главное, что не пьет, – примирительно выдает Любовь Васильевна, а баб Клава в знак уважения цокает ей в ответ, – Кузнечик, здравствуй!

– Здравствуйте, – нервно облизнув губы, я быстро хромаю из под тени на лавку, щурясь на солнце и обрушиваюсь рядом с бабульками.

Сканеры запущены. Нос баб Клавы втягивает воздух, пропуская каждую молекулу на предмет наличия алкогольных паров. Любовь Васильевна рентгеновскими лучами отслеживает малейшие колебания воздуха на предмет дрожи в конечностях. А я очень плавным движением достаю из кармана семечки и, закинув ногу на ногу, копирую позу баб Клавы. Принимайте нового игрока, дамы.

– То, что не пьет – это правильно, – киваю я, скидывая кожуру обратно в пакет, – нам Мишки достаточно.

Уважительное цоканье и щелк баб Клавы. Вход на опасную территорию засчитан, я в игре.

– Ты уж не сильно его учи, Кузнечик, – качает головой Любовь Васильевна, – хоть какой, но все мужик Машке.

– Хомут он Машке, а не мужик, – щелкаю семечкой, запуская цепную реакцию, – лучше никакого, чем такой.

Приманку заглатывают целиком, но не успевает Любовь Васильевна открыть рот, как громкая мелодия раздается на всю улицу. Старенькая раскладушка завуча быстро скользит в дрожащие пальцы, а на ее лице отражается разочарование. Баб Клава торжествует. Сегодняшняя битва хоть и ушла в непредсказуемое направление, но явно закончилась ее победой. От разочарования Любовь Васильевна даже не прощается толком, лишь прикладывает телефон к уху и спешит к своему подъезду. Нельзя ей в жару долго на улице.

Мне – тем более.

Баб Клава смакует свою победу и совершенно забывает обо мне, а время идет. Поэтому я вновь щелкаю семечкой, но ближе не двигаюсь – тень.

– Вот я и говорю, – привлекаю внимание баб Клавы, – зачем Машке такой? Она умница, красавица, рукастая и хозяйственная. Мне вот одной хорошо.

Откровенная провокация мигом приводит баб Клаву в сознание. Она оглядывается, щурится и тут же наклоняется ниже, обдавая меня запахом корвалола. Опасливо кошусь на крестик, вылезший из ворота бабушки, но боюсь снова ее отвлечь.

– А Сережка? – она практически подмигивает мне. – Какая ж ты одна, мне-то можешь не врать, я все понимаю. По тебе вон видно. Пока проблемы, видно, были у него, пила по-черному, а сейчас вон какая, приободрилась. Видать, наладилось все, а?

– Баб Клав, – немного улыбаюсь, не давая ответа и позволяя той самой пофантазировать, скромно убираю глаза в пол, – с чего вы взяли, что мы с ним вообще знакомы?

Женщина оглядывается и быстро пододвигается ко мне. Крестик на ее шее опасно раскачивается, но я наклоняюсь ближе, чтобы не упустить и слова.

– Я ж по молодости отца его знала, – шепотом говорит баб Клава, – Вагнеры-то приезжие. Главное, мужики у них все как под копирку. Мать говорила, что до войны они тут обосновались. Дед его дом этот и поставил. Потом куда-то отозвали его и не возвращался больше. Я с Димкой-то, отцом его, общалась немного. Неразговорчивый парень был, нелюдимый какой-то. Говорят, прибили где-то.

Киваю, нервно облизывая губы. Значит, Вагнер здесь обитает последние сто лет. Убежище себе среди людей выстроил и таскается туда-сюда. Должно быть еще какое-то место, в которое переезжает вампир, когда время подходит. Не стареет же.

– Так при чем тут я и Сергей? – подталкиваю баб Клаву к сути.

– Да так Сережка-то десять лет назад в отцовский дом переехал. Мы еще все шептались, что женщин у Вагнеров не видать. А тут года четыре назад он тебя и привез посреди ночи.

Баб Клава щелкает семечкой, а у меня ощущение, что кожура застряла в глотке. Хочется закашляться, но каким-то усилием сдерживаю себя. Баб Клава хмурится. Опомнившись, вновь цепляю полугрустную улыбку, продолжая судорожно рыться в памяти.

– Его ж ищут, понимаю все. Он в открытую-то и не жил тут никогда, – ловлю каждое слово, крепко закусив кончик языка, – а тут, значит, давление у меня подскочило посреди ночи. Не спится. Я на балкон. Смотрю – Сережка с барышней идет. Быстро вы так шли, ближе туда, – баб Клава кивает в сторону леса, – только вот на зрение никогда я не жаловалась. А на следующий день, видно, и уехали. Ты потом, когда в поселке появилась, я и удивилась, что Сережка тебе ключи от дома не дал. Ну ничего, дело молодое, разобрались, видимо.

– Почему полиции не рассказываете? – сердце стучит в ушах, и я в шаге от того, чтобы судорожно не забежать в подъезд.

– Мать-покойница во сне явилась и велела не говорить никому, – баб Клава пожала плечами и выплюнула кожуру на асфальт, – но ты-то и так это все знаешь.